В субботу под вечер, когда длинная вереница косцов настолько приблизилась к берегу, что передние стали уже чуять свежую прохладу реки, на луга неожиданно прикатил староста Левон Панкратов. Осадив жеребца возле стана, где над белесовато-серой золой остывали пустые таганчики, он встал на дрожки и помахал белым картузом.
Мужики обернулись, побросали косы и один за другим двинулись к стану. За ними нестройно потянулись и другие косцы, мужики и бабы, со всего луга. Староста, стоя на дрожках, одной рукой придерживал взмыленного жеребца, другою вытирал потную коричневую шею. Это был осанистый, широкоплечий, еще не старый человек в поддевке тонкого сукна, на которой тускло поблескивала медная бляха.
— Жалует к нам господин губернатор, — громко объявил он, когда народ сбился вокруг дрожек. — Из волости приказ вышел: нынче же всем хозяевам отрядить баб и лошадей за белой глиной. Избы надо побелить.
Толпа молчала, люди хмуро переглядывались.
— Делянки только успели окосить. Трава нынче высока, — с укором проговорил бородатый косец и повел рукой: на широком лугу густо переливались зеленые волны и пестрели цветы.
— Перестоит, повалится… — поддержали бородатого в толпе.
— Самая косьба…
Староста натянул картуз и опустил недобрые глаза. Его сыновья тоже ведь косили на этих лугах. Но служба оставалась службой.
— Трава каждый год растет, — раздраженно сказал он. — А губернатор в сто лет один раз жалует. Их превосходительство господин губернатор, — важно поправился он. — Приказ вышел: у кого плетень пал — поднять. Крыши подправить! Улицы размести! Завтра после обедни встречать будем. Глядите у меня!
Староста обвел косцов строгим взглядом.
Впереди переминался на длинных ногах вдовец Иван Бахарев. Был он высок, могуч в плечах, но говорил тонким бабьим голосом, за что с молодости прозвали его Дилиганом. Рядом, расставив ноги, плотно увернутые в портянки, стоял Кузьма Бахарев, за малый рост получивший прозвище Аршин в шапке. Староста встретился с прямым, пристальным взглядом мужичка и неторопливо, властно сказал:
— Слушай-ка, Бахарев. Ты свою хоромину на самой дороге кладешь. Придется убрать. Намесишь саману, такую же слепишь.
— На тебе! Убрать! — строптиво крикнул Кузьма. — Я жаловаться буду.
Староста опустился на дрожки, подобрал вожжи и, усмехнувшись, тронул сытого жеребца.
Позднее всех подоспела к стану худущая баба Авдотья Нужда. Она косила на отдаленном болотистом загоне.
![Камешки на ладони [журнал «Наш современник», 1990, № 6]](/storage/book-covers/a8/a894e9dfa835c638eeb9ba7e592b34226a6720c4.jpg)
