ФАРС
Меркурий на берегу Коцита в сопровождении двух теней.
Меркурий. Харон! Гей! Харон! Переправь-ка нас на тот берег! Да побыстрее! Эти людишки проняли меня своими жалобами. Плачутся, что трава им промочила ноги и что они схватят насморк.
Харон. Славный народец? Откуда? А! опять той же достойной породы! Им бы еще пожить.
Меркурий. Там, наверху, судят иначе. И все же эта пара пользовалась немалым почетом на земле. Вот — господин литератор, ему недостает только парика и книг, а той мегере — ее румян и дукатов. Что нового на вашем берегу?
Харон. Остерегайся! Они поклялись хорошенько взяться за тебя, если ты им повстречаешься.
Меркурий. Как так?
Харон. Адмет и Алкеста возмущены тобою. Еврипид и того пуще. А Геркулес в порыве гнева обозвал тебя глупым мальчишкой, который никогда не поумнеет.
Меркурий. Я ни слова не понимаю.
Харон. Я тоже. Ты, говорят, снюхался в Германии с каким-то Виландом.
Меркурий. И не знаю такого.
Харон. Мне — что? Но они чертовски взбеленились.
Меркурий. Пусти-ка меня в свою лодку. Хочу переправиться. Должен же я узнать, в чем тут дело?
Переправляются через Коцит.
Еврипид. Неблагородно так подшучивать над нами. Мы твои старые, испытанные друзья, твои братья и дети, а ты связался с парнями, не имеющими и капли греческой крови в жилах, и теперь глумишься и издеваешься над нами, как будто не всё, что нам осталось, это те крохи славы и уваженья, которые продолжают там, на земле, внушать мальчишкам наши седые бороды.
Меркурий. Клянусь Юпитером, я вас не понимаю.
Литератор. Может быть, здесь речь идет о «Немецком Меркурии»?
Еврипид. Вы оттуда? Вы подтверждаете, стало быть?
Литератор. О да. Они составляют ныне надежду и отраду всей Германии, эти золотые листочки наших Аристархов и Аэдов, которые разносит посланник богов.
Еврипид. Слыхали? А со мной сыграли прескверную штуку эти золотые листочки.
Литератор. Это не совсем так. Господин Виланд только объяснил, что он был вправе написать и после вас свою «Алкесту» и что, если ему и удалось избежать ваших ошибок и сообщить пьесе — по сравнению с вами — больше красот, то виною тому — ваш век и его образ мыслей.
Еврипид. Ошибки! Вина! Век! О ты, высокий и величавый свод беспредельного неба! Что с нами сталось? Меркурий, и ты с ними заодно?
Меркурий. Так можно и до столбняка довести!
Алкеста(входит). Ты в дурном обществе, Меркурий! И я не займусь его улучшением. Фу!
Адмет(входит). Меркурий! Этого я от тебя не ожидал.
Меркурий. Говорите понятнее, иначе я уйду. Что мне делать с бесноватыми?
Алкеста. Ты как будто поражен? Так слушай же! Мы шли недавно, мой супруг и я, рощей, по ту сторону Коцита, где, как ты знаешь, образы сновидений движутся и говорят, как живые. Некоторое время мы стояли, дивясь этим призракам, как вдруг я услышала свое имя, произнесенное пренеприятным голосом. Мы обернулись, и нашему взору открылись две нудные, жеманные, тощие, бледные куклы; они называли друг друга «Алкеста», «Адмет», были готовы умереть друг за друга, звенели голосочками, словно птички, и под конец с жалобным писком исчезли.
Адмет. Смешно было смотреть. Но мы ничего не понимали, покуда недавно не спустился сюда молодой студиозус и не сообщил нам великую новость: некий Виланд, не спросясь, оказал нам честь, подобно Еврипиду: выставил на позор перед народом наши маски. И студиозус прочел на память всю трагедию, с начала до конца. Этого, однако, никто не выдержал, кроме Еврипида, которого на то подвигло его любопытство и то, что он все же был в достаточной мере автором.
Еврипид. Да, и что всего хуже, говорят, будто он в тех самых листочках, которые ты разносишь по домам, вдобавок превозносит свою «Алкесту», мою же хулит и осмеивает.
Меркурий. Кто этот Виланд?
Литератор. Надворный советник и воспитатель принцев веймарских.
Меркурий. Да будь он воспитателем самого Ганимеда, мы и тогда притянули б его к ответу. Теперь как раз ночь, и моему жезлу будет нетрудно вызвать его душу из ее телесного вместилища.
Литератор. Мне будет очень приятно познакомиться со столь великим мужем.
Тень Виланда появляется в ночном колпаке.
Виланд. Оставьте нас, милый Якоби.
Алкеста. Он говорит во сне.
Еврипид. Но все же видно, с какими он знается людишками.
Меркурий. Опомнитесь-ка! При чем здесь Якоби. Скажите, как обстоит дело с Меркурием, вашим Меркурием, «Немецким Меркурием»?
Виланд(жалобно). Они его перепечатали у меня.
Меркурий. Нам-то что до того? Итак, дарую вам слух и зрение.
Виланд. Где я? Куда увлекло меня сновиденье?
Алкеста. Я Алкеста.
Адмет. А я Адмет.
Еврипид. Меня вы, может быть, узнали?
Меркурий. Откуда бы? Это — Еврипид, а я Меркурий. Что вас так удивляет?
Виланд. Что это — сон? Я все так ясно вижу? А между тем воображение никогда не порождало подобных образов. Вы — Алкеста? С такой талией? Извините! Не знаю, что и сказать.
Меркурий. Вопрос, собственно, вот в чем: почему вы отдали на поругание мое имя и так дурно обошлись со всеми этими честными людьми?
Виланд. Я не знаю за собой никакой вины. Что касается до вас, то вы, казалось бы, могли и знать, что мы, христиане, не обязаны чтить вашего имени. Наша религия запрещает нам признавать и почитать правду, величие, добро, красоту — поскольку они не явлены ею. Поэтому ваши имена и изваяния преданы глумлению и разбиты. И, уверяю вас, греческий Гермес, каким изображают его мифологи, даже и не возникал в моем воображении. Когда произносишь ваше имя, так ровно ни о чем не думаешь. Это все равно, как если бы кто сказала: «Recueil», «portfeuil»