I. МАЛЕНЬКИЕ НЕДОСТАТКИ МЕХАНИЗМА
— Я так думаю: который человек ни в чем не виновен, и того человека наказывать не за что. А который ежели есть преступник или, так сказать, злодей какой-нибудь, так того наказывай. Больше ничего…
Такие речи с толком, серьезностью и расстановкой вел буфетчик небольшого пароходика "Окунь", сидя в своей, установленной посудой, каморке и разрезывая на подоконнике квадратного окна своего буфета маленький белый хлеб на тонкие ломтики. Пароходик "Окунь", делающий от станции железной дороги по реке Выдре до губернского города М. всего один рейс в сутки, никогда не бывает богат пассажирами. Мало охотников сидеть по нескольку часов в пароходной каюте, ожидая той минуты, когда, наконец, наберется "по человечку" столько народу, что расходы пятидесятиверстного плавания не принесут хозяину "Окуня" убытка. Нетерпеливые проезжие, минуя пароходик, предпочитают ехать до города М. на лошадях или же по ветви железной дороги, которая идет от следующей станции до главного пути. Таким образом на "Окуне" едет только такой проезжающий, которому некуда спешить, которому все равно, сегодня ли приедет в город или завтра, который, наконец, даже любит ехать покойно, не в тесноте, а в просторе, — на "Окуне" же всегда так просторно, что можно разлечься "вовсю", выспаться, раздевшись совсем, и т. д. Такие порядки весьма удобны и выгодны для буфетчика: публика набирается на пароходе постепенно, "по человечку", а поэтому нет расчета запирать буфет, чтобы не отпирать его по двадцати раз в сутки. А буфет, беспрестанно находящийся пред глазами "пассажиров", которым "некуда спешить", над которыми "не каплет", едва ли может бездействовать. Иной глядит-глядит на расставленные напитки, да и скажет: "Ну-ко, налей-ко! И пить-то, братец мой, не хотел, да бутылка заинтересовала… Что такое там? Дай-ко рюмочку". А раз буфет не бездействует, то и пассажиры, по нескольку часов ожидающие, когда-то засвистит комар-пароходик, также не могут безмолвствовать; всегда поэтому волей-неволей все переезжающие на "Окуне" перезнакомятся между собой и в конце концов непременно сольются в одну разговорчивую компанию.
Так было и в тот раз, о котором идет речь. В каюте второго класса, около буфетного окна и за столиками, сидело и лежало на диванах человек десять разного народу. Было тут два каких-то военных, похожих по виду и разговору на переодетых купчих — так были они рыхлы, женственны, да и разговоры их были не воинственные: всё о провианте, "довольствии", о несправедливости, об интригах, мелких-премелких — из-за сена, из-за дрожжей для солдатского квасу и т. д. Были тут купцы, мещане, человека четыре "живорезов", сидевших особою группой за чаем и отрывисто лаявших насчет своих "делов": "Два-шесть с четью". — "Руппять" — "Сдал?" — "Сдал!" — "Снял?" — "Снял". А в промежутках этого лая — громкая, как отдаленный раскат ружейного залпа, икота… Ехал еще один молодой человек, с которым мне пришлось познакомиться на железной дороге и с которым впоследствии мне пришлось сойтись довольно близко. Из его разговоров я мог заключить, что жизнь его, несмотря на молодые годы, прошла не без приключений. Он, повидимому, был очень утомлен физически и отдыхал, посещая своих родственников, принадлежавших к сельскому духовенству. В настоящее время он ехал к сестре, муж которой был священником какого-то села, расположенного на реке Выдре.
Некоторое время беседа между пассажирами, присутствовавшими в буфете, шла довольно вяло и не представляла ни малейшего интереса. Офицеры жаловались на то, что они каждый год доплачивают из "своих", и блистали друг перед другом бескорыстием, а живорезы лаяли и икали, — вообще было довольно скучно. По какому случаю буфетчик произнес фразу, написанную в начале этого очерка, решительно не помню и не знаю. Разговора, по поводу которого она была произнесена, я не слыхал и не знаю, о чем шла речь прежде, нежели буфетчик счел нужным произнести свое мнение о наказании; но мнение это почему-то пробудило во мне и, как я заметил, в молодом человеке желание слушать, что такое тут говорят.
Нарезав хлеб тонкими ломтиками и тщательно собрав толстым ребром толстой руки сор, буфетчик принялся нарезывать тоненькие ломтики сыру и говорил с тою же, как и прежде, серьезностью:
— Такое мое мнение. Невиноватого, который не достоин наказания, того, позвольте спросить, за что же его я буду истязать?
— Это верно! — проговорил какой-то купец, сидевший за бутылкой пива.
— Что же касается до того, — продолжал буфетчик, — когда мы встречаем какого-нибудь подлеца, тогда, сделай милость, соблюди закон вполне!
— Само собой, нечего жалеть подлеца!
— Опять возьмите и то: ведь наказать человека — хитрость не велика, позвольте вам сказать. Взял, засадил его в темную или там всыпал горячих — это труда не составляет. Хитрости тут большой нет… А надо сначала узнать, дознаться, до корня дойтить, виновен ли, мол, ты или же нет — вот что есть главное!.. Положим, что ты выпорол или запер человека, а впоследствии времени оказывается он не виновен. Хорошо ли это? Но коль скоро ты разобрал, достиг, например, тогда хоть в землю его живого закопай, и то будет по закону!.. А не разобравши дело, да истязать человека — так тут хитрости большой нету. Вот как я думаю. Не прикажете ли бутербродик?
