Ахилл великий, Ахилл сиятельный, Ахилл богоравный… Нет числа хвалебным эпитетам. Мы к подобным словам никогда не обращались. Мы просто звали его «жнецом».
Ахилл быстроногий. Это уже интереснее. Не благородство и величие – имя ему, прежде всего, создало его проворство. Существует легенда, будто он преследовал Аполлона по долине Троады. Загнанный в угол, тот в конце концов сказал: «Ты не можешь убить меня, я бессмертен». «Да, – ответил Ахилл. – Но мы оба знаем, что, если б не твое бессмертие, ты был бы мертв».
Последнее слово всегда оставалось за ним, даже перед лицом бога.
* * *
Я услышала его задолго до того, как увидела. Его боевой клич разносился под стенами Лирнесса.
Женщинам – и детям, само собой, – повелели укрыться в башне, взять с собой сменную одежду и столько еды и питья, сколько получится унести. Как приличествует благородной замужней женщине, я редко покидала дом – впрочем, чтобы не лукавить, домом я называю дворец, – и пройти по улицам вот так, среди бела дня, было для нас сродни празднику. Почти. За всеобщим смехом, радостными возгласами и шутками, думаю, мы все были напуганы. Я, во всяком случае, была. Все мы знали, что наших мужей оттесняли. Если вначале бой кипел на берегу и вокруг гавани, то теперь они сражались у самых ворот. Мы слышали крики, звон мечей о щиты – и знали, что ждало нас, если город падет. И все же мы не ощущали опасности. Мне она казалась словно нереальной, и сомневаюсь, что другие осознавали ее. Разве могут пасть эти высокие стены, защищавшие нас все эти годы?
Отовсюду, по узким улочкам, женщины сходились на главной площади, несли детей на руках. Безжалостное солнце, иссушающий ветер – и вот длинная тень башни протянулась к нам, чтобы принять внутрь. Я шагнула с яркого света в полумрак и, на мгновение ослепленная, споткнулась. Простые женщины и рабыни собирались внизу; те же, кто происходил из знатных домов и царской семьи, занимали верхний уровень. Бесконечно долго поднимались мы по спиральной лестнице, с трудом находя опору на узких ступенях, и так один виток следовал за другим, пока в конце концов перед нами вдруг не открылось широкое, голое пространство. Пол был исчерчен стрелками света, падающего сквозь узкие окна, но по углам лежали тени. Оглядываясь, мы стали неспешно выбирать места, чтобы устроиться и разложить вещи, пытаясь создать какое-то подобие уюта.
Поначалу было прохладно, но, по мере того как поднималось солнце, становилось жарко и душно. Нечем было дышать. За пару часов запах потных тел, молока, детских экскрементов и менструальной крови стал просто невыносим. Дети начинали капризничать из-за жары. Матери укладывали младенцев на простыни и обмахивали, в то время как старшие носились вокруг, перевозбужденные, не вполне осознавая происходящее. Несколько мальчишек, десяти или одиннадцати лет – еще слишком юные, чтобы сражаться, – заняли верхние ступени и воображали, будто отбрасывают захватчиков. Женщины, измученные жаждой, то и дело переглядывались, но разговаривали мало. Между тем крики снаружи становились громче; последовали гулкие удары по воротам. Снова и снова разносился этот боевой клич, и человеческого в нем было не больше, чем в волчьем вое. Наверное, впервые матери сыновей позавидовали тем, у кого рождались дочери, ибо девочкам сохраняли жизнь. Мальчиков, по возрасту способных взяться за оружие, обычно убивали. Иногда убивали даже беременных женщин – пронзали живот копьем, дабы исключить возможность рождения мальчика. Я заметила, как Исмена, четвертый месяц беременная от моего мужа, обхватила руками живот и убеждала себя, что беременность останется незамеченной.
В последние дни я часто ловила на себе ее взгляд – Исмены, которая вообще-то не решалась смотреть мне в глаза, – и его выражение говорило красноречивее любых слов. Теперь твой черед. Посмотрим, как это тебе понравится. Меня мучил этот дерзкий, немигающий взгляд. Я выросла в семье, где к рабам относились с добротой, и когда отец выдал меня за царя Минеса, я продолжила эту традицию в собственном доме. Я была добра к Исмене или, по крайней мере, думала так. Но, быть может, между хозяевами и рабами и не бывает теплых чувств, а есть лишь градация грубости? Я взглянула на Исмену и подумала: «Да, ты права. Настал мой черед».
Никто не заговаривал о поражении, но иного исхода мы не ждали. Разве что одна старуха, двоюродная бабка моего мужа, уверяла, что это отступление к воротам – лишь тактическое ухищрение. Минес, по ее словам, просто поддавался им, чтобы запутать и заманить в ловушку. Наши мужи одержат верх и оттеснят алчных греков в море. И, думаю, некоторые из молодых женщин даже поверили ей. Но этот боевой клич раздавался снова и снова, и с каждым разом все ближе. И все мы знали, кто это, хотя никто не произносил его имени.
Тяжелое предчувствие разливалось в воздухе. Матери обнимали дочерей, почти взрослых, но еще не зрелых для брака, – ведь девочек младше десяти лет не щадили. Ко мне наклонилась Рица.
