В любом знаменитом городе вы найдете здание, памятник или иную примечательность, которая в сознании человечества укрепилась неким олицетворением этого города.
Почему именно та, а не иная? Трудно сказать. По-видимому, существует и действует некий таинственный, но могучий закон — этот закон безошибочно определяет тот единственный «объект», что откристаллизовал в себе неповторимые черты неповторимого города.
Одесса — это море, корабли. Одесса — это порт. Могла ли южная красавица найти себе лучшую визитную карточку, чем Потемкинская лестница — знаменитая, прославленная на весь мир Сергеем Эйзенштейном? Ее строитель Боффо великолепно чувствовал законы перспективы и гениально нашел пропорции. Лестница получилась с секретом, с чудом. Ее сто девяносто две ступени оправлены в гранитные борта, и, когда смотришь сверху, от памятника Дюку Ришелье, эти борта кажутся совершенно параллельными. Но именно кажутся, ибо у подножия ступени ровно вдвое шире, чем наверху. Зато если взглянуть на лестницу снизу, от порта, вы увидите ее словно в перевернутый бинокль — убегающей в страшную даль, почти в бесконечность…
Наверняка чудодей Боффо умышленно соорудил свою лестницу с эдаким оптическим фокусом! Лестница с подтекстом… Если ты собираешься покинуть родной город и в последний раз считаешь ступени, чтобы в порту подняться на судно и уйти в далекие края, — предстоящий тебе путь может показаться прямым и широким как сама лестница. Но, сойдя вниз, оглянись: ох, какой длинной стала знакомая лестница! Не окажется ли и обратный твой путь крутым и долгим?!
Впрочем, вряд ли об этом думал белокурый молодой человек, неторопливо спускавшийся летним вечером по Потемкинской лестнице. Был тот час, когда Приморский бульвар до отказа заполнен одесситами. На скамьях, слабо освещенных неярким матовым светом фонарей, не было ни одного свободного места. Веселые компании перебрасывались остротами с проходящими мимо знакомыми и отпускали шуточки по адресу незнакомых. Солидно восседали зрелые супружеские пары, и разодетые одесские матроны с пристрастием поглядывали на своих мужей — не слишком ли волнуют их шелестящие мимо длинноногие девчонки. Однако мужья, во имя семейного мира, сохраняли на лицах выражение абсолютного равнодушия…
Возле памятника Пушкину, у киоска с газированной водой и тележек с мороженым, толпилась публика, а в дальней половине бульвара, за Дюком, там, где потемнее, на скамейках и каменном парапете над обрывом к саду уютно устроились парочки — обнявшись, они отгородились от мира, и к ним словно вовсе не долетали ни голоса, ни песня, ни звон гитары — весь этот праздничный шум вечерней Одессы.
Здесь, на бульваре, было много приезжих. Их сразу можно было узнать — и не только по фото — и кинокамерам, с которыми они не расставались даже в вечернее время. На местных жителях лежала явственная печать какого-то неуловимого, чисто одесского шика — чуть броского, быть может, чуть-чуть излишне яркого — нигде не умеют так ловко носить фабричные, переделанные домашним способом брючки, так элегантно выглядеть в дешевеньком ситцевом платьице.
Молодой блондин, спускавшийся по Потемкинской лестнице, ничем не отличался от множества своих сверстников. Разве что плащом, небрежно переброшенным через плечо, который не вязался с разлитым в воздухе бархатным теплом, едва смягченным ветерком с моря, и с угольно-черным, без единого облачка небом, густо, как в планетарии, продырявленном россыпью крупных звезд.
На первой же площадке молодой человек приостановился и, поставив ногу в щегольской сандалете на каменный бортик, окинул взглядом нижнюю часть города. Перед ним открывался манящий, слегка таинственный вид на бухту, на ярко освещенный прожекторами с металлических вышек грузовой порт, откуда доносился лязг металла, звонки, короткая истерика сирен, уверенные гудки судов, усиленный мощными динамиками командный голос диспетчера… А левее, у пассажирского вокзала, сверкала огнями «Россия». Оттуда летели совсем иные звуки — радиоузел дизель-электрохода обволакивал порт и бульвар нервными, чеканными синкопами джаза, словно звал скорей бросать дела, требовать от начальства приказа об очередном отпуске, бежать в кассу морагентства и, устроившись в комфортабельной каюте, плыть под яркими черноморскими звездами в Ялту, в Сочи, в Сухуми — на пляж, к восхитительно бездумному, легкомысленному курортному бытию…
Молодой человек с минуту следил за топовыми огнями бегущего от аванпорта к причалам буксира, потом коротко вздохнул и поправил на плече плащ.
— Привет, Павлик! — прозвучал чей-то голос. — Музыку слушаешь?
Юноша обернулся. Перед ним, широко расставив длинные ноги, стоял худой парень в белоснежной рубашке с кружевной грудью.
— Привет, Степан.
— Да, когда «Россия» в порту, есть что послушать. Там такой парень в радиорубке сидит — откуда только записи достает! А что это ты с плащиком? Есть решение о дожде?
— Предусмотрительность — сестра отваги. — И, словно пресекая дальнейшие расспросы, Павлик перевел разговор: — А у тебя что, выходной?
— Так точно. Следую на предмет интимного отдыха в очаровательное общество. Интеллектуальные брюнеты и свободомыслящие блондинки. Может, присоединишься? Что касается блондинок — есть резерв. Эн-зе.
