Дануолл пах так, как пахнет любой портовой город — стоялой водой, гнилой рыбой, солью и сажей. От грязных доков и боен, насквозь смердящих ворванью, кровью и смертью, до старых особняков в Ткацком квартале, где ветер гоняет по медленно приходящим в упадок улицам мусор, до запершихся в собственном богатстве и величии домов в Квартале особняков, этот запах неискореним. Если бы Дануолл не стоял на широком и полноводном Ренхевене, который все же частью сносил отвратительную грязь и вонь в сторону моря, было бы совсем худо. Впрочем, все и так достаточно худо — и дело тут не в запахе.
Крысиная чума… Черная дрянь, принесенная кем-то с материка больше года назад, облапила город длинными гниющими щупальцами, сжала его в своих заразных объятиях. Крысы были везде, они пробирались сквозь любые баррикады, занимали самые маленькие норы, и несли, несли с собой инфекцию. Больше других страдали, разумеется, бедные районы города — у нищих нет денег на лекарства и эликсиры, и они не могут месяцами сидеть в своих комнатушках, ожидая, когда эпидемия пойдет на спад. Нет, беднякам не повезло больше всего.
Нельзя сказать, что власти сидели, сложа руки. Работали благотворительные госпитали, раздавались лекарства, охваченные эпидемией кварталы старались изолировать. Императрица Джессамина Колдуин отчаянно пыталась пройти по узкой кромке между гуманизмом и необходимой жестокостью. Спасти как можно больше людей, неважно, здоровых или зараженных, не делая различия между богачами и бедняками. Спасти каждого своего подданного, испробовать все средства, приложить все усилия. Она делала так сама и приказывала поступать остальным.
Пока это не срабатывало.
Невысокий, худощавый человек с соломенного цвета волосами, которым давно не помешала бы хорошая стрижа, громко чихнул и тут же опасливо оглянулся — нет ли поблизости какого-нибудь бдительного стражника или даже подозрительного горожанина. С этой истерией по поводу симптомов чумы, которые проявлялись только тогда, когда человек был необратимо болен, даже простой чих мог навести на тебя самые плохие подозрения. Не то, чтобы у человека не было способов решить почти любой вопрос с настырным стражником, но пустая вечерняя улица, лишенная даже признаков жизни, подействовала на него успокаивающе.
Человек вытер нос большим платком, извлеченным из рукава, чуть поколебавшись, вытер и лицо. Несмотря на капюшон своего реглана, его лоб и щеки были покрыты сотней маленьких капелек водяной пыли, висевшей, казалось, в воздухе повсеместно. Чертова погода… Делая большие шаги и старательно обходя лужи, человек с соломенными волосами пересек Темплтон-стрит, спустился по неприметной лестнице в небольшой дворик, подошел к входной двери, выудил из глубокого кармана ключ, открыл дверь без таблички и, брезгливо стряхнув с рукавов и капюшона струйки холодной воды, вошел внутрь.
В темном коридоре он не стал зажигать света. Повесил мокрый плащ на крюк, предварительно выудив из карманов сигареты и зажигалку, избавился от грязных сапог — помыть, обязательно, но потом — влез в мягкие домашние туфли и отправился по поскрипывающей лестнице на второй этаж, в жилые комнаты.
Комнаты, по правде говоря, было всего две — спальня, и та, другая, которую человек с соломенными волосами гордо называл кабинетом. На самом деле, разницы между ними не было никакой — в спальне стояла узкая кровать, а в кабинете — продавленный диван, вот и все отличие. Полки с книгами, столы, заваленные папками, вытертые половики и плотные жалюзи делали обе комнаты похожими на какую-то небогатую юридическую контору, чем на жилое помещение. Выцветшие картины на стене, изображающие то ли морские батальные сцены, то ли просто жестокие шторма — различить было уже почти невозможно — и вовсе придавали сходство с дешевой гостиницей.
Человек щелкнул выключателем, поморщился от резкого неприятного запаха и приоткрыл одно из окон. Снова забыл мусор вынести, что ли? Дурак, дурак… Или в подвале сдохли крысы? Или эта вонь идет с улицы, и он, войдя, принес ее с собой ненароком, спрятанную под плащом, словно болезнь…
Ощущение чужого тяжелого взгляда. Близкое, словно смотревший был совсем рядом, может быть, прямо за его спиной. Человек резко обернулся, но комната и узкий, слабо освещенный коридор были пусты.
Он подошел к окну, упершись лбом в холодное запотевающее стекло. Смерть, гниль и распад — повсюду, куда бы он ни шел. Бедняки умирали сотнями, несмотря на все усилия императрицы, хотя и богачей нет-нет, да и настигала та же участь. Могучее тело Островной Империи, простоявшее сотни лет, шаталось, источенное внезапным ударом неизвестной болезни. Конторы и компании, да и целые фабрики, обеспечивающие работой десятки людей, закрывались, промышленники без раздумий бросали старые, десятилетиями работающие предприятия. Процветала лишь аристократия, владеющая чем-то, связанным с добычей и переработкой ворвани, китового жира, да еще, возможно, городская стража, неожиданно открывшая, что за имуществом погибших от чумы никто не следит — а стало быть, им можно поживиться. Гниль и разложение без конца и края — внутри и снаружи…
