которая стоит не на своем месте исключительно с целью заинтриговать читателя
— Эбьен, мон прынц! Де ля хренови! Аля улю, сама рулю. У ково чево боли! Кому ворожи, кому на печи лежи. Тебе калачи, покуль горячи. Врагу — не могу. Врачу — не хочу. Казна скудна!
Так говорила пятого числа в короеде месяце 1999 года от Восхода известная фрейлина и приближенная королевы Алатиэли, почтенная мадам Инженю, она же бабка Чумазея, всякому встречному и поперечному. Чумазея воображала, что говорит по-бонжурски, как и полагается всякой уважающей себя придворной даме. Она думала, что коли подбирать все слова с ударением на последнем слоге, то и выйдет настоящий бонжурский язык вместо исконного посконского, которому не место при дворе короля Стремглава Первого.
Фрейлина она была не взаправдашняя, как и большинство придворных, которые тоже не очень-то умели объясняться по-бонжурски.
Лучше всех владел этим языком сам король, Стремглав Первый, но и он был король не взаправдашний, потому что в Посконии никаких королей отроду не водилось, а водились только цари.
Да он, честно сказать, и царь-то был не настоящий. Разве настоящие цари-короли набирают себе придворных не по знатности рода, а по причине происхождения из одной с ним глухой деревни Новая Карга?
— Что ты несешь, страшилище преклоннолетнее? — зашипел король, услышав якобы бонжурскую речь. — Какой я тебе прынц? Я тебе, труперда старая, вотр мажести! По-нашему — ваше величество!
— А по-вашему — наше величество! — не растерялась фрейлина. — Для тебя же, окаянного, стараюсь, чтобы перед послами не опозорить!
— Я же тебе сказал, под лоскутную юбку роброн не надевать! — простонал король Стремглав Первый. — Не тебе ли для придворного платья отрез неспанской парчи выдали?
— А вот как проживем всю казну, так и отрез сгодится! — не сдавалась бабка Чумазея. — Пусть в клети лежит — есть не просит!
— Чего приперлась-то? Пожар, что ли?
— Супруга твоя рожать изволит!
Три дива водилось в земле, Посконией именуемой.
Первое диво — что ворота золотые.
Другое диво — что храмы железные.
Третье диво — что печи деревянные.
С тех пор золотые ворота пустили на золотую монету, а золото давно пропили.
Храмы железные перековали на доспехи да мечи.
Остались одни деревянные печи.
Изготовлять их наловчились из лени, поскольку долбить живое дерево много легче, нежели дикий камень.
Редкие иноземные путешественники, ночуя в ненастье по духовитым избам посконским, отмечали великое чудо: биться в тесной печурке огонь бьется, а вреда ей никакого не причиняет, хотя и тепла дает не слишком много.
Бывало, просили хозяина продать чудо-печь на вывоз; и продавали, и вывозили, предварительно пометив бревна, как это делают с избами и теремами, желая поставить их на новом месте.
Но на новых местах деревянные печи горели как миленькие, и оттого всех путешественников с тех пор заранее полагают лжецами, вралями, выдумщиками и загибалыциками.
Посконичи особенно гордились именно этим свойством своих печей. Что-что, а гордиться-то они умели.
Писано же было в летописи тех времен:
"Посконичи (многоборцы тож) бо бяху, живяху, уху едаху, всякому слуху внимаху, баб имаху, детей плодяху, поряху оных для страху, потом помираху, а еще они воеваху, мечами бряцаху, оружьем на солнце сверкаху, землю ораху, красного зверя стреляху, белую рыбу ловяху, всех ворогов на ухо посылаху, бляху-муху без пощади истребляху.
Князья же посконские мужиков угнетаху, боляре заговоры сплетаху, приводя державу ко краху, а мужики, на груди рубаху порваху, против князьев восставаху, да то казнимы бываху, восходяху прямо на плаху.
Посконские девки хороводы водяху, песни распеваху, венки по воде пускаху, на женихов гадаху.
Воины же военному делу надлежащим образом учаху, всех мечом поражаху, стрелой прошиваху.
Купцы денег наживаху, в рост их даваху, народ в кабалу за-ираху и лаяй…" (Вот откуда, оказывается, рэп-то пошел! Не из-за моря!) Ну не может летописец не приврать: никогда посконские купцы не лаяли — разве что во времена, когда собачье гавканье вдруг поднималось в цене.
С тех легендарных времен, восходящих еще к первому многоборскому князю Жупелу Кипучая Сера да к Жихарю-Самозванцу, земля сильно оскудела. Леса уже наполовину повырубили, реки своим ходом обмелели, белая рыба ушла искать, где бездна глубже, а красный зверь — где пуща гуще. Стольный город Столенград затеялись было обносить каменной стеной, возвели ее наполовину да и бросили: чай, не в Чайной Земле живем, которая от всех народов стеною огородилась. Нечего скрывать было посконичам, жили они всем напоказ и наружу, и драным наверх.
Старики говорили, что самозваный князь Жихарь не помер, а до сих пор скрывается в лесах вместе с верными людьми, чадами и домочадцами, а когда станет старой многоборской земле совсем уж невмоготу, тогда-то он, батюшка, и откроется, и спасет в нашествие, и накормит в голод. Многие даже в расчете на это строгали новые липовые ложки.
Нет такого народа на земле, чтобы не чаял спасения в лице вождей прежних лет, таящихся до срока в лесах, в пещерах, на дальних островах, где пребывают они в сонном состоянии до поры до времени. Но уж когда проснутся…
