Белая штора

Я его сразу узнал, хотя последний раз мы виделись одиннадцать лет назад при совершенно других обстоятельствах, и он очень изменился с тех пор: постарел, хотя, как ни странно, выглядел лучше, чем в былые годы.

— Здравствуй, Олег, — сказал я.

— Здравствуй, Дима, — ответил он так, будто мы расстались вчера вечером, а до того вместе пили и спорили, как бывало, о теореме каскадных склеек. — Я знал, что ты придёшь. Садись. Нет, не на этот стул, он для посетителей. Сюда, на диван.

Я сел рядом с ним, и диван недовольно проскрипел короткую фразу.

— Конечно, — сказал я, — ты знал, что я приду. Ты же пророк.

— Я не пророк, — ответил он печально, — и кому об этом лучше знать, как не тебе.

— Да, — с долей ехидства подтвердил я. — Это верно.

— Как ты меня нашёл? — спросил Олег. Говорил он медленно, совсем не так, как раньше. И слова выговаривал до конца, до самой последней буквы.

— Это было трудно, — признался я.

— Странно, правда? Ты был…

— Неважно, — перебил он меня, — совершенно неважно, кем я был раньше… Зачем?

— Что — зачем? — не понял я.

— Зачем ты пришёл? Вряд ли только для того, чтобы убедиться, что это я. Что-то тебе от меня нужно. Как всем. Успех? Счастье?

Если в его голосе и была ирония, я её не заметил. Мне не нужно было счастье. Тем более — от него.

— Ира умерла в прошлом году, — сказал я, глядя ему в глаза. — Мы были вместе десять лет, два месяца и шестнадцать дней.

Он отвернулся и долго смотрел в сторону прикрытого шторой окна. Что он видел на этом белом экране, где смешались все цвета, всё, что происходило в его жизни? Себя — молодого, идущего с Ирой на дискотеку? Или только Иру, какой увидел её в тот день, когда, вдохновлённый, видимо, очередной победой на семинаре, сделал ей предложение, а она, поцеловав его в угол рта (я видел это, стоя в дверях аудитории), сказала, что он немного опоздал, потому что она любит другого, — и бросила взгляд в мою сторону, и он тоже посмотрел и всё понял. Мы с Ирой ушли, а поникший Олег остался. После того вечера я его больше не видел, потому что наутро кандидат физматнаук Олег Николаевич Ларионов явился в ректорат, подал заявление об уходе и действительно ушёл — не получив даже ответа (ректор начертал на заявлении: «Согласен, после окончания семестра»), ни с кем не попрощавшись и никому не сказав ни слова о том, куда он направился. Известно было только, что видели Олега ехавшим в автобусе номер сорок три, который проходил мимо железнодорожного вокзала. И всё.

— Почему она умерла? — спросил Олег, продолжая смотреть на белый экран шторы. «Почему ты не сохранил её?» — спросил он на самом деле. Я не мог. Я ничего не мог. Я всегда был теоретиком, мог вычислить склейку любой… ну, не любой, конечно, но достаточно высокой сложности, мог просчитать до двенадцати ветвей реальности, это много, а для аналитического решения почти невероятно — но на самом деле я не мог ничего. Ира заболела неожиданно и ушла быстро. Сколько это продолжалось? В марте врачи поставили диагноз, а в июле Иры не стало.

— Опухоль мозга, — сказал я. — Такое невозможно предвидеть.

— Теоретик, — прервал он меня.

И я не понял, звучало ли в его голосе презрение или он просто констатировал факт.

— Вот уже год, — сказал я, — я ищу тебя. И, как видишь, нашёл. — Помнишь Геннадия Бортмана?

Олег наконец обернулся. Я думал, что его взгляд… Нет. Он смотрел спокойно, будто врач на больного, пришедшего с жалобой на лёгкую простуду.

— Помню, — отозвался Олег. — Конечно. Жаль его, да…

— Он так и остался на ветви, что ты ему напророчил. Мог ли он?..

От ответа зависело многое. Я не хотел думать: моя жизнь. Но, может, Ира…

— Дима! — Олег начал тереть друг о друга пальцы обеих рук — старый жест. Так он оттирал следы мела после длинного доклада, когда весь пол под доской был усыпан меловой крошкой. — Дима, он мог выбрать любую ветвь в своих реальностях. За те месяцы, что прошли до… Он сотни раз принимал решения, ты же понимаешь, и сотни раз реальность ветвилась… но в нашей…

— В нашей, — прервал его я, — могло случиться только то, что предсказал ты, потому что твой выбор стоял над его выбором и созданная тобой ветвь оказалась крепче, прочнее и…

— Да, — кивнул Олег, — моя ветвь имела в миллионы раз большую вероятность, чем…

— Иными словами, — я хотел полной ясности, слишком важно было для меня то, зачем я искал Олега почти год, мучительный год, когда я жил только воспоминаниями, — иными словами, на миллион выбранных тобой вариантов приходится один, выбранный кем-то другим.

— Может, не миллион, — Олег продолжал тереть пальцы, и этот жест почему-то раздражал меня настолько, что хотелось ударить его по рукам. — Может, десять миллионов. Или сто миллиардов. Нет статистики.

— Статистику ты набрал за эти годы, — перебил я уверенно. — Ты ведь в пророки пошёл, чтобы набрать статистику, и не говори мне, что это не так! Не говори мне, ради бога, что вдруг разочаровался в науке и пошёл в народ только для того, чтобы помогать людям.

— Я им действительно помогаю…

— Некоторым! Олег, я тут околачиваюсь вторую неделю, слушаю рассказы тех, кто стоит к тебе в очереди… Полгода некоторые стоят, между прочим… Каждый день приходят, ждут и уходят, и приходят опять, а потом кто-нибудь из твоих секретарей подходит к человеку и говорит: «Он вас не примет, извините», — и возражения бесполезны. А некоторых ты принимаешь сразу и помогаешь только им, тобой отобранным, предсказываешь радости в творчестве, успехи в делах, счастье в личной жизни…