Открываю глаза. Черепица холодит босые ноги. Опускаю взгляд, и тут же начинает кружиться голова. Судорожно вдыхаю морозный воздух.
В небе мерцают звезды, а внизу посреди квадратного дворика возвышается бронзовый памятник полковнику Уоллингфорду. До меня постепенно доходит, где я, — на крыше общежития Смит-холл.
Как я сюда попал? По лестнице поднялся? Ничего не помню. Как вообще сюда попадают? Паршиво — ведь надо как-то спускаться, и хорошо бы не угробиться по пути.
Меня трясет. Усилием воли заставляю себя не двигаться. Дышать медленнее. Вцепиться в шифер пальцами ног.
В абсолютной полуночной тишине моя возня, каждый вздох порождает эхо. Над головой темнеют ветви деревьев. От шороха листьев испуганно вздрагиваю и на чем-то поскальзываюсь. Оказывается, здесь мох растет.
Пытаюсь удержать равновесие, но ноги не слушаются.
Изо всех сил хватаюсь за воздух и падаю ничком на холодную черепицу. В ладонь врезается острый край медного водостока, но боли почти нет. Суматошно нашариваю ногами опору — крошечный пластиковый треугольник, такие ставят на крышах, чтобы снег не падал вниз целыми сугробами. Вроде больше не сползаю — смеюсь от облегчения. Но наверх точно не залезть — слишком уж сильно меня трясет.
Холод сковывает пальцы. От прилива адреналина гудит в голове.
— Помогите, — чуть слышно шепчу я и прикусываю щеку, пытаясь подавить клокочущий в горле истерический смех.
Никаких криков о помощи. Нельзя никого звать, иначе грош цена всем моим попыткам казаться нормальным, а я так тщательно над этим работал. Только дети ходят во сне, не нормальные люди, нет, — слишком уж нелепо, слишком странно.
В темноте видно не очень хорошо, но здесь должны быть еще такие штуковины — для снега, хотя на мой вес они явно не рассчитаны. Если бы подобраться поближе к окну, попробовать в него влезть.
Медленно-медленно тянусь ногой к ближайшему пластиковому треугольничку, извиваюсь червяком. Неровная, местами сколотая черепица обдирает голый живот. Первая зацепка, еще одна — чуть пониже, потом вбок, и я у края. Вот и все. Лезть больше некуда — окна слишком далеко. Тяжело дышу. Ладно, будет стыдно, конечно, но от этого еще никто не умирал.
Несколько раз глубоко вдыхаю ледяной воздух и кричу:
— Эй! Эгей! Помогите!
Мой голос уносит ночь. Где-то на шоссе приглушенно гудят машины. В окнах подо мной никто ничего не слышит.
— ЭГЕЙ! — теперь уже ору что есть мочи. Даже в горле запершило. — Помогите!
В комнате внизу загорается свет, двигаются чьи-то руки, открывается окно, заспанный голос спрашивает:
— Кто здесь?
На мгновение голос кажется знакомым, похожим на голос одной девчонки. Мертвой девчонки.
Свесив голову, выдаю свою самую смущенную улыбку. Только бы не психанула.
— Я тут, на крыше.
— Боже мой, — пугается Жюстина Мур.
В окне появляется Уиллоу Дэвис:
— Сейчас позову коменданта.
Прижимаюсь щекой к холодному шиферу и пытаюсь успокоиться. Все будет хорошо. На мне нет проклятия. Еще чуть-чуть продержаться — и порядок.
Из общежития выбегают ученики. Собирается целая толпа.
— Прыгай! Ну же! — кричит какой-то придурок.
— Мистер Шарп? — Это уже Уортон. — Немедленно спускайтесь, мистер Шарп!
Седые волосы торчат в разные стороны, словно его током шарахнуло. Халат наизнанку, и пояс болтается. Редкостный шанс выпал всей школе — полюбоваться на белые трусы в обтяжку, которые носит завуч.
Но на мне-то вообще ничего, кроме трусов, нет. По сравнению со мной вид у него вполне приличный.
— Кассель! — кричит мисс Нойз. — Только не прыгайте! Понимаю, порой приходится туго…
И замолкает, не зная, что бы еще добавить. Задумалась, наверное, насколько туго мне приходится. На оценки никогда не жаловался, с остальными в ладах.
Смотрю вниз. Повсюду щелкают камеры мобильников. Девятиклассники свешиваются из окон соседнего Стронг-хауса, десяти- и одиннадцатиклассники в пижамах и халатах толпятся на газоне. Конечно, черта с два их сейчас загонишь обратно.
Ухмыляюсь во весь рот и тихонько говорю сам себе:
— Сейчас вылетит птичка.
— Спускайтесь немедленно, мистер Шарп! Я вас предупреждаю! — опять кричит завуч.
— Мисс Нойз, я в порядке. Не знаю, как сюда попал. Ходил во сне, наверное.
А снилась мне белая кошка. Уселась на грудь, часто задышала — словно хотела весь воздух из легких вытянуть, а потом раз — и откусила язык. И не больно совсем, только невероятно страшно. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Мокрый красный язык мышью извивался у нее в зубах. Вернуть его во что бы то ни стало! Я вскочил с кровати и прыгнул на зверюгу, но не тут-то было: слишком уж шустрая и тощая. Погнался за ней. А потом уже проснулся на крыше.
Вдалеке завыла сирена, все ближе, ближе. Не могу больше улыбаться — губы болят.
Пожарные ставят лестницу, снимают меня, выдают одеяло. Зубы так стучат, что ни на один вопрос толком ответить не получается. Как будто правда кошка язык откусила.
В кабинете завуча последний раз я был вместе с дедом, на зачислении. Помню, он пересыпал в карман мятные леденцы из хрустальной вазочки, когда Уортон отвернулся. Тот все распинался, какой из меня получится превосходный ученик. А вазочка меж тем перекочевала в другой карман дедовского пальто.
