Я считаю, что истинная физиология мозга начнется с изучения механизма телепатии. Телепатия — это не только одна из функций или потенциальных возможностей мозга, а сам мозг в неизвестной нам форме. Мгновенность — вот самое удивительное. Мгновенность и проницаемость: последнее качество обязательно сопровождает первое.
Но есть еще одно качество телепатии — это повсюдность, т. е. проницаемость повсюду. Это величайшее качество мозга как мирового излучателя и резонатора, объединяющего Вселенную. Если телепатическая функция перейдет со временем в «самое существо мира», весь Космос станет единым мозгом. Назовем это состояние «лучистым», хотя, говоря откровенно, я не знаю, как лучше назвать такое состояние материи.
Может быть, его следует назвать телепатическим полем мира?
Константин Челковцев. «Грезы о земле и небе»
Действительно, подумал Боров. Чего я ломаюсь?
Не убудет, подумал Боров. Скорее прибавится.
— Гляди, — развивал идею Глист. — Мы ложимся на полу. Ты — здесь, я — здесь. Валетом, если ты меня стесняешься.
Глист хихикнул. Сам он не стеснялся ничего на свете.
— Койки отдаем соседям. Раз, два…
Глист считал койки с нарочитой педантичностью, загибая пальцы, проверяя себя и перепроверяя заново. Издевался? Намекал, что не так давно коек в каюте было меньше двух? Ну да, было, пока в каюту к Борову не подселили Глиста. Это случилось три года назад, но всякий раз Боров при виде Глиста вспоминал, какая существенная разница между определениями «старший механик» и просто «механик». Например, отдельная каюта сразу превращается в общую. Хорошо еще, что коек стало две, а не три.
— Детка, чего ты ломаешься?
Действительно, подумал Боров. Чего я ломаюсь?
— Широкие, — добавил Глист, определившись с количеством «лежбищ». — Можно парами укладывать. В тесноте, да не в обиде.
— Задохнемся, — буркнул Боров.
— Ничего, перетерпим. И вообще, готовься пострадать. Страдания — они людям на пользу. Вон у брамайнов от них даже ресурс растет.
Лучше бы ты заткнулся, подумал Боров. Кровь ударила в голову, щеки загорелись нездоровым румянцем. Брамайнов Боров ненавидел. Из-за брамайнов — точнее, из-за одной-единственной сволочной брамайни — он утратил все: высокую должность, отдельную каюту, прибавку к жалованью. «Вкусняшка» с тех пор ходила только в позорные каботажные рейсы: с Ларгитаса на Сону, спутник родной планеты механика Вандерхузена, и обратно. Курортная Сона, как говаривал острый на язык Глист, концертила, фестивалила и конференцилась, а значит, жрала в три горла. Трюмы забивались деликатесами, холодильники едва справлялись с нагрузкой, зато фильтры кондиционеров не справлялись вовсе. Смачные запахи бродили по кораблю, у всей команды рекой текли слюни. Загрузка, полет, выгрузка. Возвращение. Загрузка, полет, выгрузка. В последние месяцы количество рейсов упало — на Соне по неизвестным причинам отменялся фестиваль за фестивалем. Отели вставали на капитальный ремонт, парки — на реконструкцию ландшафта и аттракционов. Количество отдыхающих уменьшалось изо дня в день, отчего стремились к нулю и без того скудные заработки Борова. Загрузка, полет, выгрузка. Обратка порожняком: везти с Соны было нечего, кроме разве что туристов, возвращающихся домой. Иногда Боров в мечтах представлял себе юморную картинку: холодильники переполнены туристами-мерзляками, дремлющими в криосне, и он, Рудгер Вандерхузен, бдит днем и ночью — следит, чтобы груз не разморозился, не протух.
Домечтался, идиот.
— Чтоб вы все сдохли! — с чувством произнес Боров.
— Кто? — не понял Глист.
— Все.
— А-а…
Глист, в сущности, был неплохим парнем, уживчивым. Тощий, верткий, он был Глист и по жизни, и по паспорту — Хлист, Якоб Хлист, третий механик «Вкусняшки». Когда его из общака «на четверых» подселили к проштрафившемуся Вандерхузену, Боров ждал худшего. Свой брат-работяга — это вам не девчонки-энергетки, которых Боров наловчился подхватывать в дороге. От девчонки и пахнет лучше, и глазу приятней, и не только глазу. Ничего, Глист вписался на раз. Спал как убитый, тише тихого — Боров поначалу опасался, что Глист храпит. Штурман предупредил Борова, что Глист ходок по мужскому делу. Мол, если начнет приставать, надо сразу в морду, чтобы понял. Оказалось, розыгрыш, подстава. Глист с порога помянул штурмана: не верь, братан, он всем так про меня врет. Злится, вот и врет…
«За что? — спросил Боров. — За что злится, а?»
«Рыло я ему начистил».
«За что?!»
«За то», — туманно объяснил Глист.
Если с Глистом дело наладилось, то капитана Боров боялся по сей день. Кэп ничем не показывал, что знает, из-за кого «Вкусняшку» загнали на мелкий каботаж, но Боров-то понимал: знает. Команда не в курсе, иначе уже устроили бы темную, со свету сжили бы, а кэп ушлый, головастый. Хмурится, молчит, винит Борова во всех бедах. Его небось и сверху предупредили: «Взял твой парень левую девчонку? Взял. Кто не уследил? Кто был в доле? Кто молчал да покрывал? Теперь мучайся, плати по счетам». Случалось, во взгляде капитана Боров читал — или полагал, что читает? — острое желание уволить механика Вандерхузена к чертям собачьим. Дальше взгляда дело не шло, Боров по-прежнему числился в составе команды. Почему? Должно быть, кэп имел на штрафника личные планы. Власти Ларгитаса из кожи вон лезли, стараясь зазвать к себе Мирру Джутхани, мать первого ларгитасского антиса, и капитан «Вкусняшки» надеялся, что, если властям это удастся, им с Боровом выйдет послабление, а то и награда.
![Ойкумена [трилогия]](/storage/book-covers/d9/d9a2acf28121e8e9320ab84b2dc3f4a4a221b1f1.jpg)
