Гул голосов в баре становился все громче. В голове у Чарли зашумело. Ей давно следовало бы уйти домой, но тут у нее появилась компания — неокольцованный мужчина в костюме уселся рядом и подал надежду, что вечер может закончиться так, как ей хотелось изначально.
Когда они поболтали какое-то время, мужчина, которого звали Як, спросил ее, откуда она.
— Из Стокгольма, — ответила Чарли.
— Я имею в виду — откуда родом. Мне кажется, у тебя в речи слышен диалект.
— Давненько никто не отмечал, — усмехнулась Чарли. — Я думала, уже и незаметно.
— Чуть-чуть, но заметно. Ты из Эстгётланда?
— Нет, мой диалект — скорее смесь вестгётского и вермландского. Я выросла как раз на границе.
— В каком городе?
— Это просто маленький поселок. Название тебе ничего не скажет.
— Думаю, скажет.
— Гюльспонг.
Як наморщил брови.
— Ты была права. Такого места я не знаю. Прости.
— Можешь не извиняться.
— Так расскажи мне, — попросил Як. — Расскажи о Гюльспонге!
Чарли как раз собиралась ответить, что рассказывать особо нечего, однако четыре бокала пива сделали ее неожиданно разговорчивой.
— Я жила на маленьком хуторе в сельской местности, вдали от центра.
Сделав паузу, она отпила глоток пива.
— Там стояла целая роща вишневых деревьев, была столярная мастерская и блестящее озеро.
Як улыбнулся, и сказал, что это звучит, как сказка из книг Астрид Линдгрен.
— Люккебу[1], — сказала Чарли.
— Что?
— Он так назывался — дом, где я жила. Люккебу.
— И ты была там счастлива?
— Да, — ответила Чарли. — Очень счастлива.
Где-то она читала, что никогда не поздно обзавестись счастливым детством. Наверное, именно так и следует поступать: преувеличивать все хорошее и убирать плохое, врать и приукрашивать, пока не начнешь сам во все это верить.
Як спросил, есть ли у нее братья-сестры, и Чарли подумала о детской комнате, ремонт в которой так никогда и не был закончен, о машинках, которые Бетти нарисовала на стенах, о кровати, которую предполагалось прикрепить к стене.
— Да, — ответила она. — У меня есть брат. Мы с ним тесно общаемся.
«Общались, — подумала она. — Теперь все оборвалось». Перед глазами встало лицо Юхана, тревога по поводу их возможного родства.
«Очень надеюсь, что я все же тебе не брат».
И ее ответ: «Мне казалось, ты хотел, чтобы у тебя была семья».
Юхан. В первое время после его смерти она никак не могла отключить слайд-шоу, без конца крутившееся в голове: его взгляд, когда она вышла из озера совершенно голая, кровать в мотеле, вишневое вино в Люккебу. И потом — все то, что так и не сбылось.
— У меня есть сестра, — сказал Як, — но мы почти не общаемся. Мы даже в детстве не играли вместе, хотя разница у нас всего два года. Наверное, потому что нам нравились разные занятия.
— У нас с братом все было наоборот. Мы любили одни и те же игры. Строили шалаши в лесу за домом и играли у воды.
— Так у вас был участок с выходом к морю?
Чарли кивнула. Можно и так сказать.
— А еще мы часто выплывали на середину озера в собственной маленькой лодочке, — продолжала она. — А еще у нас была лиса. Ручная, как собака.
— Да разве такое возможно? — удивился Як. — Приручить лису.
Чарли вспомнила кровавую бойню в курятнике и слова Бетти о том, что зверь всегда остается зверем.
«Они могут казаться совершенно ручными, но рано или поздно звериный инстинкт берет верх». И потом, когда катастрофа случилась: «Что я говорила? Разве я не предупреждала, что все пойдет наперекосяк? Смотри, что вышло!»
— Можно, — ответила Чарли. — Лиса у нас была смирная, как овечка.
Як придвинулся ближе к ней.
— Звучит как настоящая идиллия.
— Это и была идиллия. Жизнь как в прекрасном сне. Хочешь еще? — она кивнула на его пустой бокал.
— Да, сейчас закажу, — ответил он, поднялся и протиснулся к бару.
Чарли посмотрела ему вслед. Высокий, прекрасно сложен, однако ее заинтересовало в нем не это. В его движениях ощущалась какая-то уверенность, любопытство, когда он смотрел на нее, тонкий баланс между возможностью и сопротивлением.
— Расскажи о себе, — попросила она, когда он вернулся с пивом. — Расскажи о своей работе.
Она уже успела благополучно забыть, чем он занимается.
— Да тут рассказывать особо и нечего, — вздохнул Як. — Экономика — не больно увлекательная вещь. Собственно говоря, я мечтал стать актером, но родители считали, что это ненастоящая работа, так что… Возможно, у меня бы ничего и не вышло, но…
— Но — что?
— Иногда я жалею, что не попробовал — чего мне стоило сделать хоть одну попытку? А теперь я так и не узнаю, мое это было или не мое.
— Но ведь никогда не поздно? — заметила Чарли и тут же подумала, что говорит ерунду. Вот именно: уже поздно.
— Тогда давай выпьем, — улыбнулся Як и поднял бокал. — Выпьем за то, что никогда не поздно.
— И все же жаль, — вздохнула Чарли. — Грустно, когда родители ограничивают своих детей.
— Твои тоже так делали?
— Нет, вовсе нет. Мама всегда говорила, что я могу стать, кем захочу — только не танцовщицей.
— И кем же ты стала?
— Танцовщицей, — ответила Чарли. — Я стала танцовщицей.
Часы показывали без четверти час. Бар закрывался.
