Он и вспомнить не мог, как снимал доспех, но доспеха на нем не было, а он лежал на перине, в уютной телеге с большими бортами, как в колыбели, и под шубами. Лежал и слышал, как совсем рядом лошадь хрустит овсом, и кто-то недалеко рубит дрова. Кто-то разговаривает невдалеке, кто-то скребет чан песком. И еще пахнет сыростью, и дымом костра, и горелым луком, и холодной рекой. Эти запахи возвращали его в молодость, так пахло тогда… Давным-давно. Лежать бы так и лежать, не вылезать из-под шуб и перин, но ему было нужно. Нужно. Ему всегда было что-то нужно, и сейчас ему просто необходимо было знать, чем все закончилось и что он проспал.
Кавалер откинул шубу. А рука-то слабая, силы в ней нет совсем. Сел. Огляделся. Кругом лагерь, что ж еще. Кругом его солдаты, он узнал их сразу. Кругом его земля, его река, ее сразу узнал, узнал и заставу на холме, которую построил сержант Жанзуан. Все вокруг его. Серый холодный день, дождь со снегом едва-едва идет, кругом обычная грязь. Света мало из-за низких туч. Скоро Рождество. Темное время.
— Кавалер проснулся! — звонко кричит кто-то.
Его заметили. Волков оборачивается на крик, это один из сержантов Рене. Сержант пучком соломы чистит бока хорошему коню неподалеку. Видно, взял в трофеях. Это хороший сержант, Волков его помнит. Сержант радостно ему кланяется. Он машет сержанту: «Не кричи, дурак!» Но уже поздно.
— Кавалер проснулся! — кричит кто-то дальше и еще громче.
Тут же из-за кустов, как будто там и ждал, звякая мечом о поножи, выходит Брюнхвальд. Он не улыбается, он вообще редко улыбается или смеется. Сейчас он важен, идет к кавалеру, на лице печать торжественности. Видно, собирается делать доклад. Нет, доклад будет после, теперь Карл Брюнхвальд подходит к телеге и говорит негромко:
— Друг мой, как вы себя чувствуете?
Волкову, может, и хотелось бы пожаловаться, что, мол, слаб, что в голове ясности нет, что рубаха грязна, он ее дня три или четыре не снимал, но разве он себе такое позволит:
— Достаточно хорошо для дела, — отвечает он.
— А нога ваша, не докучает?
Нога? Он даже позабыл про нее:
— Нога не докучает, и силы, кажется, возвращаются. Вы лучше скажите, Карл, как неприятель? Где он?
— В ваших землях никакого неприятеля больше нет, — сообщает Брюнхвальд. Теперь он и улыбается, и важен одновременно. — Горцы биты, биты так, что немногие смогли уйти к себе, добравшись до лодок. Во владениях ваших горцы есть лишь пленные, скорбные болезнями и ранами и о милости не просящие. Мы взяли весь их обоз, лодки, что были у берега. Много оружия, арбалетов, доспехов, они все бросали, когда кидались в реку.
К телеге подбежал младший из Брюнхвальдов. Он в разговор старших не влезает, но видно, что рад он видеть рыцаря бодрствующим.
— Впрочем, делами вам докучать не буду, вы бледны еще, друг мой, — говорит Карл Брюнхвальд. — Вам нужен хороший обед.
— Обед, а разве сейчас не утро? — Волков кутается в шубу и смотрит на небо, с которого ему на лицо падают мокрые снежинки.
— Нет, кавалер, — говорит Максимилиан, — не утро, уже скоро день к вечеру пойдет. Сейчас распоряжусь вам обед подать. Теплая вода есть. Мыться будете?
— Кончено будет, — за Волкова говорит старший Брюнхвальд, — распорядитесь, Максимилиан, и найдите монаха, чтобы тот проверил здоровье кавалера.
— И сапоги, — напоминает Волков, пока мальчишка не убежал. — И белье чистое.
— Сейчас все будет исполнено, — обещает юноша и убегает.
Волков и Брюнхвальд смотрят ему вслед.
— Ваш сын почти вырос, Карл, — говорит кавалер.
— Я рад, что он рос у вас в учении, — отвечал ротмистр.
Кавалер спускает ноги с телеги:
— Значит, мы их побили?
— Побили, кавалер.
— Крепко?
— Крепче быть не может, из тех, кто сюда пришел, и трети уйти не пришлось. А из тех, кто ушел, так многие еще и в реке потонули.
— Расскажите, как дело было.
— Как вы и велели, когда они только повернули, я приказал всем нашим строиться сначала в баталию на склоне, думал, они перестроятся и опять колонной на нас пойдут, но они стали уходить за холм, а пушки их еще побили. Признаться, мы попадали и попадали. И я приказал Рохе идти за ними.
— Рохе? — удивился Волков. — А отчего же вы не велели кавалерам на вражеский арьергард навалиться?
Тут Брюнхвальд вдруг замолчал, чем удивил Волкова немало.
— Что же с кавалерами было, ротмистр? — спросил он, видя, что Брюнхвальд молчит.
— Кавалеры к тому времени пребывали в полной расстроенности, совсем растеряли строй, — ответил ротмистр.
Тут как раз пришел Максимилиан с двумя солдатами, они несли воду, сапоги и одежду. Волков скинул несвежую рубаху, стал мыться, вытираться, он больше ни о чем не спрашивал у Брюнхвальда. А тот, видно, не собирался оправдываться за других, тоже молчал и ждал, пока кавалер закончит туалет.
Свежая рубаха, стеганка, кольчугу и берет надевать не стал, надел простой солдатский подшлемник с тесемками, было холодно. Сапоги, перчатки, меч. Он, хоть и был слаб, да кто о том знает, с виду он был как всегда бодр и строг.
— Максимилиан, распорядитесь об обеде.
— Уже, кавалер, но повара вам обед еще готовить не начали, придется подождать.
— Ждать некогда, у солдат обед готов? Бобы остались, горох, сало?
