Заведовали торговой станцией двое белых: Кайер – начальник – коротенький и толстый человек; Карлье – помощник – высокого роста, с большой головой и очень широким торсом, насаженным на длинные, тощие ноги. Третьим служащим был негр из Сьерра-Леоне, утверждавший, что его имя Генри Прайс. Однако туземцы с низовьев реки называли его почему-то Макола, и это имя неотступно следовало за ним во время всех его скитаний по стране. Он говорил по-английски и по-французски со щебечущим акцентом, отличался прекрасным почерком, знал бухгалтерию и в тайниках своего сердца хранил глубокую веру в злых духов. Его жена была негритянка из Лоанды, очень большая и очень шумливая. Трое ребят копошились на солнце перед дверью его низенького домика, напоминавшего сарай. Макола, молчаливый и непроницаемый, презирал обоих белых. Он заведовал маленьким складом с глиняными стенами и соломенной крышей и утверждал, что ведет точный учет всех бус, бумажных тканей, красных платков, медной проволоки и прочих товаров, в нем хранившихся. Кроме склада и хижины Ма-колы на расчищенном участке станции находилось только одно большое строение. Оно было искусно сооружено из тростника, с верандой, выходившей на все четыре стороны. В нем было три комнаты. В средней, общей, стояли два грубых стола и несколько табуреток. Остальные две служили спальнями белых. В них не было ничего, кроме кровати и сетки от москитов. На дощатом полу в беспорядке валялось имущество белых: открытые полупустые ящики, рваная одежда, старые ботинки – все грязные и поломанные вещи, которые таинственным образом скопляются вокруг неопрятных людей. Было здесь и еще одно жилище на некотором расстоянии от строений. Тут под высоким, сильно покосившимся крестом спал человек, который видел рождение станции, который строил планы и следил за возведением этого аванпоста прогресса. На родине он был художником-неудачником; устав на голодный желудок гоняться за славой, он устроился на этот пост благодаря протекции влиятельных лиц. Он был первым начальником станции. Макола со свойственным ему равнодушным видом – «а что я вам говорил!» – следил, как энергичный художник умирал от лихорадки в только что законченном доме. Потом он некоторое время жил один со своей семьей, своими бухгалтерскими книгами и злым духом, который управляет полуденными странами. Он очень хорошо ладил со своим богом. Быть может, он снискал его благосклонность, посулив ему для забавы еще несколько белых. Во всяком случае, директор Великой торговой компании, поднявшись вверх по реке на пароходе, напоминавшем огромную коробку из-под сардин с возведенным на ней сараем с плоской крышей, нашел станцию в полном порядке, а Маколу, по обыкновению, невозмутимым и исполнительным. Директор приказал поставить крест на могиле первого агента, а на пост заведующего назначил Кайера. Карлье был принят помощником. Директор был человек жестокий и энергичный, по временам – но почти незаметно – позволявший себе мрачно шутить. Он обратился с речью к Кайеру и Карлье, указывая им на славную будущность станции. Ближайший торговый пост был располоясен на расстоянии трехсот миль. Им представлялся исключительный случай отличиться и заработать несколько процентов на проданных товарах. Для начинающих это назначение являлось благодеянием. Кайер чуть ли не до слез был растроган добротой своего директора. Он постарается, сказал он, делать всё, что в его силах, оправдать лестное доверие и пр. и пр. Кайер служил в телеграфном ведомстве и умел выражаться прилично. Карлье, отставной кавалерийский унтер-офицер армии, безопасность которой гарантировало несколько европейских держав, оказался менее впечатлительным. Если можно было получить чины, тем лучше. И, хмурым взглядом окинув реку, леса, непроходимый кустарник, который, казалось, отрезал станцию от остального мира, он пробормотал сквозь зубы:
– Поживем – увидим.
На следующий день тюки с хлопчатобумажными тканями и несколько ящиков с провизией были выгружены на берег, и пароход, похожий на коробку из-под сардин, отплыл, чтобы вернуться через шесть месяцев. На палубе директор приложил руку к фуражке, прощаясь с агентами, которые стояли на берегу, размахивая шляпами; потом он направился в кают-компанию, заметив одному из старых служащих:
– Посмотрите на этих двух идиотов! С ума они, что ли, там посходили, что прислали мне таких субъектов. Я велел этим парням развести огород, построить новые склады и изгородь и позаботиться о пристани. Ручаюсь, что ничего не будет сделано. Они не знают, с чего начать. Я всегда считал станцию на этой реке совершенно бесполезной, а они как раз к ней подходят.
– Здесь они возьмутся за ум, – со спокойной улыбкой ответил старый пройдоха.
– Во всяком случае, я на шесть месяцев от них отделался, – заявил директор.
Два человека следили, пока пароход не скрылся за поворотом, затем, рука об руку, поднялись по крутому склону и повернули к станции. В этой обширной и неведомой стране они пробыли очень недолго и до сих пор всё время находились среди других белых людей, под наблюдением и руководством своего начальства. И теперь, как ни туго воспринимали они тонкое влияние окружающей обстановки, они почувствовали себя очень одинокими, когда внезапно остались одни в этой дикой стране, казавшейся еще более странной и непостижимой благодаря таинственным проблескам буйной жизни, в ней таившейся. Они оба были маленькими, ничтожными людьми, бытие которых обусловливается лишь высокой организацией цивилизованного общества. Очень немногие понимают, что их жизнь, самая сущность их характера, их способностей и дерзаний являются лишь выражением их веры в надежность окружающей обстановки. Мужество, хладнокровие, уверенность, эмоции, принципы, каждая великая и каждая ничтожная мысль принадлежат не отдельной личности, но массе – массе, которая слепо верит в несокрушимую силу своих учреждений и своей морали, в могущество своей полиции и своих мнений. Но соприкосновение с подлинным, ничем не смягченным варварством, с первобытной природой и примитивным человеком вселяет в сердца внезапную и глубокую тревогу. К чувству одиночества, к отчетливому представлению об оторванности своих мыслей и своих ощущений, к отрицанию всего привычного и надежного присоединяется утверждение необычного и грозящего опасностью, представление о вещах неясных, отталкивающих и не поддающихся контролю; это волнующее вторжение возбуждает воображение, терзает цивилизованные нервы и глупых и мудрых.
