В дни нынешней войны я командовал дивизионом кораблей, на одном из которых служил инженер-капитан-лейтенант Гаврилов Евгений Александрович. Молодость моя прошла на Балтике, и я отлично знал не только самого Гаврилова, но и супругу его — Зою Васильевну.
Помню, лет десять назад гулял я у Гаврилова на свадьбе и хорошо помню, что меня еще тогда удивила торжественность, г которой молодые справляли свою запись в отделе регистрации актов гражданского состоянии гак, кажется, называлось это самое учреждение. Но мне тогда чрезвычайно понравилась эта торжественность, и взволнованность, и некоторая напряженность. Молодые сделались от всего ими пережитого как бы несколько одеревеневшими, оба улыбались и крепко держали друг друга за руки, точно дети.
Я хорошо помню осенний вечер в Кронштадте, темный, дождливый. Знаете ли, в самой непогоде на Балтике есть некоторая уютность. Я шел тогда со свадьбы по этой непогоде и думал: как это, однако, приятно у них, ладно, серьезно. Действительно, видишь, что событие произошло немаловажное, не так себе, не ерунда, которая сегодня обозначается в отделе брака, а послезавтра в отделе разводов. Тут уж действительно брак. Свадьба. Любовь, так сказать, до гробовой доски.
Был я тогда настолько молод, что о гробовых досках сите не задумывался, а тут подумал, и в истинном смысле слова подумал: понравилась мне свадьба, поправилась молодая, наливка понравилась, которую пили, и фраза эта самая книжная поправилась: «До гробовой доски».
Иду, посвистываю, дождик мне плащ и фуражку мочит, светятся окна в Кронштадте, и настроение у меня отличное: правда, грустное несколько, наверное, я тогда Гаврилову завидовал, но и празднично на сердце — это у меня всегда так, когда очень хороших людей повидаешь.
Пришел домой, на квартиру, сел, помню, за стол и написал толстым канцелярским красным карандашом: «До гробовой доски».
А потом смешно самому стало.
Вскоре после свадьбы Гаврилова перевели на Черноморский флот, и жена его уехала вместе с ним. Обоих супругов я потерял из виду надолго, но сведения до меня о жизни их доходили часто: родился у них мальчик — живет хорошо, родилась девочка — живет хорошо, еще мальчик родился — тоже все нормально. Ну, коли хорошо, так и ладно, о чем тут еще говорить.
Мы переписываемся редко. Друзей много, на всех морях друзья есть, куда ни приедешь — уже бегут: а, здорово, да как, да что, да где тот-то, а что с тем-то. Если со всеми переписываться, то никакой бумаги не хватит. А если с кем-нибудь на выбор — обиды пойдут: этому написал, а мне не написал. Поэтому я взял себе за правило регулярной переписки ни с кем не вести, а если писать, только по делу. Ну, а так как с Гавриловым у меня никаких дел не было, то и писать мы друг другу не писали. Знали, что живы и что здоровы, — и то ладно.
Как-то, только что мы из похода возвратились — уже это в нынешнюю войну было, в самом начале, стоим в базе, — я в трусах иду из душа к себе в каюту, мечтаю часок поспать, вдруг вижу, знакомый командир стоит в коридоре. Пригляделся — Гаврилов. Обнялись, поцеловались, сели у меня в салоне чай пить. Назначен ко мне в дивизион Гаврилов, и не пойму, доволен или недоволен. Да и вообще не такой он, каким был раньше, — тяжелее словно бы стал, угрюмее, смотрит исподлобья, говорит совсем мало.
Только мы друзей перебрали — кто где, кто жив, а кто погиб, я, естественно, спрашиваю, как дети да Зоя как. Он на меня сбоку посмотрел, руки потер ладонь о ладонь и отвечает:
— Зои нет.
— Как так нет? Что ты такое говоришь?
— То, — отвечает, — и говорю. Нету Зои.
— Где же она? Развелись, что ли? Как это так, чтобы ее не было?
Он опять свое:
— Нет ее, пропала. И дети пропали, Поехала к родственникам в Белоруссию за пять дней до войны, И все.
Я молчу. И он молчит. Есть случаи, когда нечего говорить. И никаких утешительных слов из себя выдавить не могу. Он отвернулся, руки потирает, на меня не смотрит. Я возьми и ляпни:
— Ничего, Евгений, все на свете бывает.
Он оглянулся, и такое у него лицо сделалось, что долго я это его выражение не мог забыть.
— То есть как, — спрашивает, — ничего? Что ты этим хочешь сказать? И что это значит «все бывает»? Я моряк военный и присягу давал, а то бы застрелился, и вся недолга. Мне без нее никакой жизни нет и быть не может. Потому больше этот вопрос затрагивать не будем.
Ну, больше и не затрагивали. Конечно, можно тут всякие антимонии развести насчет того, что, дескать, по не имеет человек права стреляться, и насчет того, что его политко-моральное состояние на невысоком уровне, затейников там к нему подослать — два притопа, три прихлопа. Все это, разумеется, вздор, И дело здесь вот в той самой штуке, которая мне тогда в голову пришла, когда я у них не на свадьбе гулял: до гробовой доски. Зоя это не просто женщина в его жизни была, с которой вышел у него романчик и от которого народились дети, а Зоя эта, с ее курносеньким носом и, на мой взгляд, ничем по выдающейся внешностью, обычная такая, знаете, девушка с Васильевского острова — не то чтобы вовсе брюнетка и ни то чтобы шатенка, нос и не греческий и не римский, губы не кораллы, глаза не какие-нибудь там с поволокой и ходит так, немножко с перевалочкой, но столько в ней простоты, ласковости, женственности, такая какая-то у нее улыбка сердечная и такой от нее порядочностью и чистотой веет, что это, конечно, забыть нельзя, если уж повезло тебе на такую жену.
