«Еще три раковины», — решил Мато, достигнув глубины двадцати саженей[1].
Он плыл к песчаному холмику, у подножия которого лежали большие приоткрытые раковины. Некоторые из них закрывались при его приближении. Точными ударами ладони по основанию створок он отрывал их ото дна, а затем, прижимая к груди левой рукой, подплывал к корзине и укладывал поверх уже добытых раковин.
Внезапно он ощутил, что Техина, обычно такая рассудительная и уравновешенная, неистово дергает за веревку. Значит, в лодке или поблизости от нее что-то произошло.
Ловкими и сильными движениями Мато вскарабкался по веревке и в одно мгновение очутился на поверхности. Шумно вздохнул, оперся одной рукой о планку балансира и снял очки для ныряния.
Техина лежала в лодке; лицо ее было искажено страданием, левая рука впилась в борт, правая сжимала веревку. Едва Мато успел взобраться на борт, как чрево Техины раскрылось и ребенок скользнул по ее бедрам на дно пироги. Это был мальчик.
Прежде всего нужно было отбросить раковины, лежавшие на дне лодки в воде, смешанной с кровью: их острые края могли поранить ножки сына. Потом Мато схватил нож, которым открывал раковины. Лезвие его было зазубрено и покрыто ржавчиной. Можно ли им воспользоваться? Не разжимая губ, Техина кивнула утвердительно. Мато склонился над сыном и перерезал пуповину. Он снял набедренную повязку, выкрутил ее, отжимая воду, и положил на грудь и плечи Техины. Взял кричащее маленькое тельце и, придерживая головку ребенка на поверхности, погрузил его в воду. Затем разорвал повязку надвое, в одну половину завернул сына и вложил его в руки Техины, а второй прикрыл свою наготу. Скорлупой сухого кокосового ореха он вычерпал окровавленную воду.
Он поднял якорь, взял весло и, энергично работая им, погнал лодку к берегу.
— Ты на сегодня уже кончил? — с удивлением спросил его помощник, показавшийся на поверхности, чтобы набрать воздуха, прежде чем снова погрузиться на дно.
— У меня сын! — крикнул ему Мато, не переставая грести, и тот, не выпуская из рук веревку, приподнялся и посмотрел на завернутый в ткань комочек, который Техина прижимала к себе.
— У меня сын! У меня сын! — без устали кричал Мато всякий раз, когда проплывал мимо лодок, покачивавшихся на сверкавшей под утренним солнцем воде, и новость бежала впереди него и облетела всю эту часть лагуны намного быстрее, чем он достиг берега.
* * *
В этом, 1924 году на нескольких атоллах группы, в которую входил Арутаки, было разрешено вылавливать перламутровые раковины.
По обычаю и с согласия старейшины Паумоту[2] и ныряльщиков, известных своей опытностью и умом, администрация Папеэте[3] распространяла разрешение лишь на половину, на треть, а иногда только на четвертую часть лагун. Ведь нужно было позаботиться о сохранении драгоценных перламутровых раковин, которые вместе с кокосовыми пальмами составляли все богатство жителей Паумоту. Из-за постоянного большого спроса некоторые ныряльщики требовали полной свободы, но разве они были правы? Очень скоро дно моря было бы опустошено, и лет через десять перламутренницы стали бы попадаться так же редко, как жемчужины, которые в них находили.
Так, на Арутаки в этом году нырять за раковинами было разрешено лишь в северо-восточной части лагуны, напротив деревни, раскинувшейся на берегу большого пролива. Эта зона была отграничена воображаемой линией, проходившей между двумя ложными фарватерами, отстоявшими на двадцать километров друг от друга. Ее отметили вехами на коралловых островах, выступавших здесь и там среди лагуны. Деревня находилась далеко от района сбора раковин, и пришлось построить другую, временную, давшую приют четыремстам ныряльщикам с семьями, прибывшим на шхунах.
Большая часть людей прибыла с Рангироа, Манихи, Ахе, Такароа и Апатаки, и только сорок человек — с Арутаки. Они временно покинули родное селение у большого фарватера, чтобы жить со всеми в лагере ныряльщиков. Среди них, а быть может, и на всем архипелаге Туамоту уже на протяжении нескольких сезонов лучшим считался Мато. Обычно он опускался на двадцать пять, даже двадцать семь или двадцать восемь саженей и собирал не меньше трех тонн перламутровых раковин каждый сезон. При этом организм Мато не обнаруживал никаких нарушений и отклонений от нормы, ни малейших признаков таравана — ослабления умственных и физических способностей, рано или поздно поражавшего большинство ныряльщиков.
