– А я умею двигать солнце, – сказала Анечка за завтраком.
Так сказала, что я чуть не подавился горячим тостом и слегка помял колонку новостей с заметкой о землетрясении в Малайзии.
– Как это? – опешила Нина.
– Ну, так. – Для наглядности Анечка принялась размахивать надкушенной булочкой, не переставая при этом жевать. – Я на него смотрю, а оно скачет. Вве-ерх, вни-из! А само – то большо-ое, то ма-аленькое.
Не знаю, как солнце, но булочка от таких объяснений изрядно потеряла в размере.
– Ты что же, целый день смотришь на него? – поинтересовался я.
– Да нет же, пап! – сказала она, а ее раздраженная интонация добавила: «Ну какой же ты глупый!» – Только посмотрю, а оно сразу – вве-ерх, вни-из… Хотите, покажу?
– Доешь сперва, – строго сказала Нина, вопросительно глядя на меня.
– Ну, ма-ам!
– Да нет, отчего же, – бодренько согласился я, складывая газету. – Давайте посмотрим. Только гостей позовем, вдруг им тоже интересно. – И позвал: – Федор Борисович! Софочка! Спускайтесь к нам!
Через минуту на пороге возник заспанный Федор Борисович в халате, следом в столовую впорхнула Софочка, как всегда свежая и сияющая, в белоснежном сарафане.
– Что такое? – спросила она.
– Сейчас Анечка покажет нам, как она умеет двигать солнце, – объявил я, чувствуя себя цирковым зазывалой. От фальшивой улыбки начинали побаливать губы.
– В самом деле? – Брови Софочки изобразили приятное изумление, очень правдоподобно, если бы не вертикальная складочка между ними, свидетельствующая об озабоченности.
– Ну-ну, – Федор Борисович зевнул и, шаркая тапками, направился к графинчику с апельсиновым соком.
– Ну, Анют, давай! – подбодрил я и подмигнул – на самом деле веко дернулось само.
– Сейчас… – Анечка с ногами забралась на табуретку, оперлась ручками о стол и уставилась на солнце за окном – пристально, не мигая.
Полминуты и шестьдесят ударов сердца спустя Нина спросила шепотом:
– Долго еще?
Я взглянул на ее побелевшие губы и на всякий случай обнял за плечо.
– Сейчас, сейчас, – пообещал я, имитируя энтузиазм. – Мне кажется, я что-то уже заметил. Оно как бы сдвинулось. Чуть-чуть.
– Еще часов десять так простоим – и оно вообще уйдет, – равнодушно заметил Федор Борисович.
Оранжевый диск солнца висел над горизонтом, как прибитый. Только иногда, казалось, слегка подрагивал в небесном мареве, как подрагивала рука нашего гостя, сжимавшая стакан с соком – с каждой секундой все сильнее.
– Не получается! – Анечка обернулась к нам, ища поддержки. – Сегодня не получается.
– Ничего, Анют. – Я подумал, что если улыбнусь еще на миллиметр шире, то уже никогда не смогу вернуть лицу его естественное выражение – усталость пополам с озабоченностью. – Не расстраивайся. Ты просто еще маленькая, а солнце – во-он какое большое! Вот вырастешь…
– Я не вырасту!
– Анюта, не капризничай!
– Вчера у меня получалось!
И Анечка выбежала из комнаты, прикрывая лицо ладошками.
– А завтрак? – окликнула ее Нина, но слабо, так что даже я едва расслышал.
– Может, не стоило так-то? – падая на диванчик, спросила Софочка, и руки ее были белее бретелек сарафана, а от лица, казалось, остались только тени, тушь и капелька помады.
– А как? – грустно усмехнулся я.
– Как-то… я не знаю, с большим тактом… – Она тоже вымученно улыбнулась, уловив в своих словах каламбур.
– Да правильно все, – отрезал Федор Борисович. – Три года ребенку, какое там! Вот будет десять, тогда посмотрим. И сами покажем, если понадобится, а так… Э-эх!
Он сделал последний глоток и аккуратно поставил на стол в трех местах треснувший стакан.
В самом деле «Э-эх», подумал я, возвращаясь к остывшему тосту и измятой газете.
Двигать солнце – чушь, нонсенс! Никто не может двигать солнце.
Но, скажите мне, откуда у трехлетнего ребенка столько силы? Это же надо! Четыре – четыре! – взрослых человека, даже объединив усилия, чуть не надорвались, удерживая эту грешную планетенку на стационарной орбите!
А вы говорите: землетрясение в Малайзии! Еще бы не землетрясение в Малайзии!
А что, я вас спрашиваю, будет, когда ей исполнится десять?!
Я окончательно скомкал газету, швырнул на дно корзины и попытался испепелить взглядом.
