Антери, сын Лапландии

Глава первая

Это повесть о мальчике.

Повесть эта могла бы быть о любом мальчике в любой стране, потому что мальчики — везде мальчики. Везде в мире они хлопочут над важными изобретениями, совершают отважные путешествия и замечательные подвиги, из-за которых у их родителей сдают нервы. Им ведомы счастье, радость и бурный восторг, но не только. Бывают у них и минуты невзгод, лишений и горя, хотя об этом мало кто знает.

И все же эта повесть не о любой стране. Ее действие развертывается в финской Лапландии, в деревушке примерно в ста пятидесяти километрах севернее Полярного круга. Мальчика зовут Антери, и он все же немножко не такой, как, например, мальчик в джунглях, который ходит без рубашки, а зачастую и без штанишек. Причина этого различия не в самом Антери и не в мальчике из джунглей. Причина в штанишках и рубашке, иначе говоря, в различных условиях жизни этих двух мальчиков. Если мальчик в джунглях отправляется гулять при сорокаградусной жаре, то Антери катается зимой на лыжах при сорокаградусном морозе, а это разница, и немалая. Разница в восемьдесят градусов, и это что-нибудь да значит, если речь идет о роде и характере мальчишечьих изобретений, путешествий, геройских подвигов и приключений.

Так вот, когда сумрачно-синим вечером Антери вернулся из школы домой и, немного закусив, собрался пойти на лыжах, ему пришлось хорошенько одеться, чтобы не замерзнуть на морозе, — дело было в начале февраля. Хотя до сорока градусов мороз не доходил, двадцать все же было, и к ночи он еще крепчал, как всегда бывает в Лапландии при переходе от зимы к весне. В полдень, когда солнце уже поднималось примерно на высоту лыжной палки над горизонтом, температура могла немного повыситься, как сегодня. Но если небо было безоблачно, за вечер и ночь ртутный или спиртовой столбик термометра укорачивался, и было ничуть не удивительно, если утром, когда пора было идти в школу, он останавливался у цифры сорок, сорок пять или даже пятьдесят.

Собаке Сепи тоже хотелось бы отправиться вместе с Антери, в осеннюю пору ей всегда это дозволялось. Но с начала месяца ее никуда не выпускали со двора, как всех собак во всех домах деревни. Исключение составляли оленьи собаки, когда они вместе со своими хозяевами были при оленях в тайге. А Сепи была лайкой для охоты на птиц и поэтому должна была сидеть на привязи, на беговой веревке, один конец которой был привязан к колу, вбитому в землю близ конуры, а другой к дереву, стоявшему в тридцати метрах поодаль. Ошейник Сепи был сцеплен тонкой цепочкой с беговой веревкой — таким образом собака могла бегать, насколько ей позволяли веревка и цепочка… Встав на лыжи, Антери подъехал к Сепи, погладил ее по голове и еще раз объяснил, почему ее держат на привязи:

— Послушай-ка, Сепи. Я еду на лыжах на болото Калтио обследовать разные места, и там могут оказаться домашние северные олени. Им голодно в тайге, и в конце зимы они приходят к деревням. Ты не удержишься и будешь гоняться за ними, и они могут забегаться до смерти, такие они сейчас изголодавшиеся и слабые. Пользы от этого никакой, а, наоборот, только ущерб для владельцев оленей… К тому же сейчас слишком много снега. Снег лежит слоем толщиной в метр и даже больше, а у тебя нет лыж. У меня, видишь ли, длинные лесные лыжи отца, и то они проваливаются в снег. А на обычных лыжах я бы и шагу ступить не мог… Есть еще и третья причина. Тетерева, глухари и куропатки угрелись в своих снежных ямках и спят, и если бы ты учуяла какую-нибудь птицу, она могла бы погибнуть. А такие штуки в это время года непозволительны, сейчас, видишь ли, запретный сезон… Так что оставайся-ка тут на дворе и стереги дом, как подобает собаке. Осенью, когда откроется охотничий сезон, ты уйдешь с отцом далеко в тайгу, попадешь к дедушке. Может быть, и я тоже попаду, но это не наверняка…

Понимала ли Сепи, что говорил ей Антери? Во всяком случае, она лизнула его в кончик носа, а потом вскочила на крышу конуры, чтобы как можно дольше видеть своего удаляющегося друга. И немного спустя после того, как Антери исчез за оснеженными деревьями, а скрип его лыж и палок затих, она взвизгнула жалобно и глухо.

Антери не слышал этого, так как на уши у него была нахлобучена шапка. Но он все же думал о Сепи, думал так, как полагается думать о настоящем друге и верном товарище. Были у него мысли и о другом. Мыслей было много.

Сепи было шесть лет. Антери помнил, как ее щенком принесли в дом, не в тот, где они жили теперь, а в тот, который казался и вспоминался ему его настоящим, родным домом. Дом этот был далеко отсюда, и лужайки его двора, тропинки к бане и другие знакомые места находились сейчас под водой…

На этом мысли Антери обычно обрывались, и его охватывало странное чувство нереальности. Как будто все, что произошло, было не действительностью, а сном, кошмарным сном, от которого скоро очнешься и увидишь себя в своем прежнем родном доме, в своей постели, и мать будет занята своими утренними делами, а отец собираться на работу. А еще будет дедушка, он будет сидеть на табуретке у печи и вырезать или остругивать ножом какую-нибудь домашнюю утварь.