Страшен Ты, Боже, во святилище Твоем!
Псалом 67, ст. 36
Валерию Яковлевичу Брюсову
Я — ангел страха. Мне было дано испытание пройти через всю землю из края в край. Я вышел в полночь, а возвратился на утренней заре.
Я видел море, бушующее у берегов, и огромный корабль, наткнувшийся на подводную скалу. Одна за другою были спущены восемь шлюпок. Буря ревела, но и сквозь грохот валов я слышал резкий плач детей. Капитан остался умирать на корабле. На мгновение ветер разорвал черное облако, и выглянувший зловещий диск месяца осветил корпус погибающей громады с четкою надписью: «Надежда». Черная фигурка стояла у борта и хладнокровно курила. Вдали в изрытой волнами поверхности мелькали две шлюпки. Когда месяц выглянул через несколько мгновений опять, от корабля виднелась только верхушка мачты, да море выкинуло деревянные обломки вместе с трупом неизвестного мужчины.
Еще я видел, как под рукою усталого человека в кожаной куртке со стоном повернулись две железные полосы, и, звеня и громыхая, промчался поезд, закованный в железную броню и залитый электрическим светом. Он выбрасывал тучи звезд и тумана; красное зарево бежало за ним по земле. Человек в фуражке с тремя серебряными полосками, держась одною рукою за рукоять механизма, управлявшего движениями чудовища, впивался глазами в черную мглу. Другой был бледен и спешил исполнять какие-то сложные приказания. Чудовище дрогнуло. В это время с откоса навстречу выбежали томные звенящие силуэты огромных цистерн; раскачивая порванными цепями и сшибаясь буферами, они летели по гладким рельсам, развивая вокруг себя дуновение и рев бури… Еще мгновение, и вся окрестность потонула в смешанном лязге и грохоте. Наступило молчание: лишь ветер шелестел в кустах, да где-то раздавалось глухое шипение. Вскоре над бесформенной грудой встал коптящий столб воспламенившейся нефти, да вдали по линии двигались с двух противоположных сторон два красных огонька.
Я молча посмотрел на звезды и спешил дальше.
Мне попадались вереницы почерневших могильных крестов, тянувшиеся по холмам, приосененным старыми ветлами. Кругом лежали пустыри и лесистые дебри.
Я видел спящие города. Они лежали, как исполинские муравейники. Груды строительных материалов навалены были по окраинам. Там бесконечно тянулись заборы и постоялые дворы с усталыми, задумчиво вздыхающими клячами. Черные навесы боен ютились возле безмолвных кладбищ, густо обросших акациями, а за ними тянулись свалки нечистот, издавая зловоние. На станциях горели тусклые огни; при однообразном звоне приходили и отходили сонные поезда. Неоконченные насыпи выступали здесь и там. Кое-где с грохотом выбрасывали дым и пар светящиеся фабричные здания. А в середине царили сны. И, притаившись, я стоял на площадях, как неясная, колеблющаяся тень. Я ждал первого мерцания утра, чтобы устремиться вместе с предрассветным ветром. И взоры мои падали глубоко в чрево домов, а слух ловил малейшие колебания звуков.
Я читал сонные грезы по лицам спящих людей и это были большею частью страшные видения, от которых стыла кровь и безумные крики исторгались из груди. Им снились пропасти, измены близких, мучительные болезни, внезапная смерть. Кто из них просыпался, — чувствовал себя счастливым и говорил: «Это был только сон!» И я удивлялся этим несчастливцам, потому что их действительность была не лучше самого страшного кошмара. Там и сям болезнь и смерть совершали среди них втихомолку свое неутомимое дело. Окна аптек горели зловещим, тусклым блеском. Изредка отворялись тяжелые двери домов, и оттуда выходил врач или священник.
Творец сокрыл от меня светлую сторону бытия: всюду мой взор являлся лишь вестникам несчастия. Но я не мог удержать своего любопытства: меня влекла к себе черная бездна человеческого страдания. И чем больше я видел, тем сумрачнее становилось мое сияние и бледнее звезды в небесной вышине.
Изнемогший пал я на заре к дверям рая, с оледеневшим сердцем и потухшим челом.
И сказал мне Пославший:
— Я сотворил вселенную словом уст. Кто ты, чтобы судить меня? Кто измерит число Моих мыслей и укажет их круг? Я возлюбил дрозда и копчика. Я возрастил анчар и лилию. Я — жизнь и тление!
И взял Он меня и положил в храме Своем у Святых врат.
Объятый ужасом, лежал я пред алтарем без мысли и движения. Я видел трепетный свет гаснущих лампад. За окнами, в сумрачных нишах начинался день, зажигая розовым блеском стекло и хрусталь.
Где-то загремел засов. Вошли люди. Они не видели меня, но смутно чуяли мое присутствие, полное таинственного содрогания, и говорили тихо, вполголоса, еле слышно ступая ногами среди жуткого молчания святилища.
Вдруг гулко ударил колокол… Звук его спустился глубоко в подземелье и, опершись, вышел и понесся в неизмеримую даль. Мне показалось, что он ударил в моем собственном сердце.
Я встал и крикнул.
Я видел, как закачались люстры и дрогнули цепи лампад. Прильнув к стеклам купола, я крикнул еще и еще. Я видел, как закружились ласточки, испуганные резкими звуками моего голоса…
О, как мне было отрадно кричать! Я чувствовал, как мой крик, крик, исторгшийся изо всего моего светлого состава, возмущенного зрелищем бытия, поднялся и встал до самого небесного купола, сплетенный с рыданием меди и сотрясая тучи.
