В монастырском подземелье было настолько холодно, что ноги узников буквально выворачивались наизнанку из-за постоянно мучивших их судорог. И немудрено, ведь на высоте нескольких десятков метров над их головами, в приёмном покое ведущего инквизитора (где он обычно принимал гостей) давно погас камин. А на улице стоял дикий мороз, январь в этом году выдался особенно холодным, так что тех, кто не успел ещё с осени заготовить дрова, ждала грустная, но справедливая участь замёрзнуть в ветхих лачугах.
Это был тот редкий случай, когда представитель церкви вызвался лично подвергнуть испытуемого допросу, разместив его в собственном доме, не побоявшись рискнуть чистотой своей души, на которую от длительного общения с представителем колдовской породы вполне могло перейти знаменитое «несмываемое» проклятье последней. Однако Отец Мануэль не то, что не побоялся, но наоборот, удивил всех открыто выказанной заинтересованностью в данном вопросе. Некоторые священники поговаривали, что «этот дикий Мануэль только и мечтает всё своё свободное время о том, чтобы всласть помучить какую-нибудь опростоволосившуюся ведьму, не успевшую вовремя спрятать или сжечь все свои мётлы и ржавые котелки». При этом под словом «ведьма» понималась и старая торговка сыром, чей товар оказался не по сезону остр и ароматен, и молоденькая девушка, чья красота вызывала чрезмерную подозрительность у «стражей закона Божьего». Отчасти эти слухи были правдой. Мануэль действительно подвергал своих жертв жестоким, и порой даже чрезмерно изощрённым пыткам. Но его основная цель заключалась не в получении эстетического и духовного наслаждения (как-никак он брал на себя право карать всех «нечистых» на территории своего селения, и что там грешить, втайне гордился этим). Однако его интересовал вопрос куда более глубокий и не совсем ординарный для своего времени, а именно, отец Мануэль страстно, выжимая все глубины своей души до предела, желал знать — какова физическая природа колдовского дара? Что конкретно в теле этих женщин позволяет им совершать все те удивительные действия и преступления, в коих он и вся Святая Церковь их обвиняют?
Именно ради выяснения этого аспекта греховности человеческой природы, он и доводил своих «подозреваемых» порой до самого настоящего, Адского ужаса. Ибо бывший ученик знаменитого на всю Италию XV века врачевателя, хорошо знавший толк в анатомии человеческого тела, нашедший своё истинное призвание оберегать Престол Божий на Земле — не гнушался абсолютно никакими методами «изучения» строения несчастных женских и мужских тел. Если быть точнее, Отец Мануэль был ярым фанатом распространившегося в те годы так называемого «живого препарирования», при котором внутренние органы пациентов изучались непосредственно в их же присутствии. Собственно, последние три или четыре месяца он и искал подходящую для этого дела ведьму, чей дар было бы наиболее сложно скрыть от окружающих, и как следствие, чьё присутствие в данном организме должно было (по представлениям священника) быть наиболее заметным с физиологической точки зрения. И он такой экземпляр нашёл…
Притопывая от нетерпения, Диего кинул новую охапку соломы в угол комнаты, подальше от камина (чтобы ненароком не занялась от углей). Дрожащие его белые пальцы вытащили из складок тёмной рясы массивную связку потемневших от времени ключей. Подойдя к высокому настенному гобелену, изображавшему сцену из крестьянской жизни, монах вздохнул — и быстро-быстро перекрестился три раза. После чего быстрым движением откинул нижнюю, подвижную часть гобелена, под которой обнаружилась низкая, маленькая дверца. Она была столь мала, что ему приходилось каждый раз буквально «складываться пополам», чтобы протиснуться в неё. Но с другой стороны — она была совершенно незаметна для окружающих глаз, и Мануэль мог не беспокоиться, что те, кто находится внизу, могут через неё сбежать. Надо было иметь очень хрупкое телосложение, а большинство «допрашиваемых», не в пример самому Мануэлю, были довольно крепкими и здоровыми (за исключением разве что стариков, но и те были настолько дряхлыми, что вряд ли могли позволить себе такой способ побега).
Спускаясь по скользкой винтовой лестнице (в это время года она уже, как правило, полностью обледеневала), Диего размышлял о предстоящем «допросе». Если он проведёт свой эксперимент как обычно, то тогда достаточно велики будут шансы, что подопытная умрёт, так и не выдав секрета (а он был абсолютно убеждён в том, что нельзя владеть силой, и при этом не знать — откуда она берётся). Но опять же, если он будет держать её у себя слишком долго — Совет может подумать что-то нехорошее, а ему это было ненужно. Подумав об этом, он невольно передёрнулся от отвращения. «Эти старые колдобины думают, что я предаюсь с НИМИ разврату! Ха, что ж, это ещё раз доказывает, что им совершенно не нужна возможность познания, в отличие от юных служек, услаждающих их дряблые тела. Моё дело — поиск абсолютного совершенства, а им плевать — подавай ещё одну казнь, и дело с концом! Когда я по праву заберу себе то, что сокрыто, и покажу, что Человек Божий также волен управлять этим, как и сторонники Нечистого (при этом он трижды сплюнул на каменный ледяной пол), тогда все, все они будут ползать у меня в ногах, корчась от страха и моля, чтобы я занял место Верховного Инквизитора. И я его, естественно, займу (он облизнул губы). Вот тогда можно будет по-настоящему говорить о Всемирном Очищении»… Ключи всё ещё позвякивали в его нервных пальцах, когда он, наконец, дошёл до нужной ему камеры. Всего одиночных камер в его подземелье было шесть, и все они были довольно большими. Но для этой особы он отвёл самую последнюю, шестую камеру, которую про себя гордо именовал «королевской». Высокие двойные двери, достигавшие в высоту около восьми метров, были целиком обиты двухслойным листовым железом, которое полностью «парализовало» всякую колдовскую активность — многие из тех, кого захватил Мануэль, пытались заклятиями и ментальной энергией выбраться наружу, но чистое железо «начисто» рушило их планы. В самой середине конструкции был врезан замок, точно подогнанный под рост священника, так что он в любой момент мог беспрепятственно и за доли секунды открыть и закрыть его. Сам механизм был выполнен в виде массивного, посеребрённого распятия, концы которого со всех четырёх сторон плавно сливались со швами железных дверей. Квадратная замочная скважина, приходящаяся Мануэлю точно напротив запястий, была глубокой и тёмной, и, казалось, с нетерпением ждала, когда в неё погрузится длинный и прямой, четырёхгранный ключ. Само это место было предназначено для по-настоящему «особенных» гостей — именно поэтому Мануэль, как только мог, «вытягивал» деньги на его строительство. «Для того, кто наделён нечеловеческой властью, условия содержания должны быть уважительными. И исключительно из уважения к его Силе — охрана его должна быть столь же сверхчеловеческой». Это он говорил тогда — перед Советом, зная, что столь тяжкая для него затрата, для них — не более, чем чихание ребёнка. Но теперь, когда ему действительно было, что охранять на столь высоком уровне — он сам трепетал от непомерного страха перед неизведанным и могущественным.
