Бесконечность можно выразить в плоскости, или в виде фигуры во множестве измерений, но, когда вы смотрите в небо, эта система не очевидна — нужно приложить усилия или задействовать внутреннего демона. Но если он молчит, можно воспользоваться чужим. Все открытия сделаны давно, и кажется, все новое может возникнуть лишь в виртуальном мире, переложенным на плечи визуальных эффектов. Каким древние видели мир?
А кто-то считает, что жизнь циркулирует, и более того, физика плавно перетекает в метафизику. Можно сказать, что вы начинали свой путь от одноклеточной водоросли, чей миг был короток — в поисках магического сахара, она давно стала частью биологической массы. Возможно, в странных снах вы видели, как плавали в первичном океане. Кто знает.
Прежде, чем обнаружить в тумане контуры странного города, цыгане шли, должно быть, целый век — шли без перерыва, давно потеряв чувство времени. Какую бы тут можно было подобрать аналогию? Сон вне всяких пределов? А может быть — игра — если вы игроман, то должны хорошо знать, как время сыплется словно песок сквозь пальцы, и иногда можно серьезно заиграться. Прочие сравнения. Летаргический сон? Однако, тут все так же непонятно.
Они шли большой группой, кто пешком, кто на телеге, и дорога казалась единственным вещественным предметом. Мир тумана, собственно, мог состоять из одного тумана, а дорога являлась инородным телом, попавшим сюда откуда-то извне.
Выйдя век, а то и два назад, люди давно потеряли чувство реальности.
Теоретически, субстанция вечности или абсолютного безвременья могла выглядеть подобным образом. Иногда расступаясь, туман открывал контуры покатых гор, поросших лесом. На текущем этапе своего путешествия, в таборе хорошо знали, что сходить с дороги нельзя — таким образом уже пропало несколько человек. Встреченный по пути целый военный полк представлял из себя собрание мумий — но они не высохли, а, скорее, превратились в статуи — их кожа отливала белым, а тела, казалось, были сделаны из мрамора.
— Такие же, как мы, — заключил цыган по имени Батхало, — помните, туман рассеялся, и вы хотели разбить лагерь. Вот так же и они и разбили. А как сон подберется к тебе, ты уже ничего не понимаешь. Хорошо, что я настоял на своем. Нужно всегда оставаться на дороге.
— Ты куда, Гожо! — крикнула мать на ребенка. — Не вздумай трогать руками.
Кто-то все же не выдержал и отправился осматривать мумии на предмет табака. Воины неизвестной армии были покрыты странным стеклообразным веществом, которое от прикосновения издавала слова на языке тошнотворного скрипа.
Гожо, должно быть, уже целый век был ребенком, и не было силы вырвать его из этого состояния. Безвременье не имело свойств. Они осмотрели подразделение и даже нашли какие-то съестные припасы. Как солдаты попали сюда? Но время вопросов давно прошло, и ничего не оставалось, как двигаться дальше.
Солнце иногда показывалось — оно напоминало чье-то любопытное лицо, и всякий раз оно казалось разным — лицо хотя и яркое, но без признаков мысли и доброты, нечто немое, нечто, схваченное параличом неизвестной болезни. Можно было сказать — в мире нет ни добра, ни зла, но стоит лишь покинуть обитаемые пределы, и ты поймешь всю свою ничтожность. Твой крик никто не услышит, однако, многое будет зависеть от дороги — возможно, по пути будет встречено гигантское существо, и ты подумаешь — именно оно и есть то главное, что, в силу своих размером, не способно вас услышать. Может быть, это — принцип вложения или линейной размерности? Но разве известна вам мысль муравья? Почему он ползет, обладает ли он собственной судьбой?
Насекомое, запертое в янтаре. Возведение в степень. Неохватные пределы. Горы как декорации. Иди вечно, не умирай, ищи еду и воду, но кажется, что ты можешь прожить и без еды, будучи законсервированным.
— Кто-нибудь помнит, откуда и куда мы идем? — спросил однажды Янко.
Наверное, никто не помнил.
— Скоро это закончится, — ответила ему Земфира, — вот увидишь.
— Я всегда так себе говорю. Но сегодня мне показалось, что я забыл, для чего говорить.
Тогда открылся край долины, туман отошел, показывая подошвы гор во всей красе, и город казался издевательски нереальным и немного акварельным, и точно так же могли себя ощущать муравьи, увидев на горизонте картину художника человеческого рода.
По мере приближения, город приобретал ясность, теряя черты образца абстрактного искусства. Дорога, наоборот, словно бы расплылась — возможно, выполнив свое предназначение, она утекала во вне, и там по ней шли путники неопределенного типа. Выйдя на окраинные улицы, цыгане шли, озираясь — этот город был полон величия, а уровень технологий был призван унизить разум, признав его элементом в пирамиде вещей. Большой и пустой оазис среди безвременья состоял из стекла и бетона, ровных улиц, странных знаков, газонов и большой тишины.
— Долго же мы шли, но что нашли? — заметил кто-то.
— Нет, но это лучше, чем ничего.
— Да нет тут ничего. Снова пустота.
— Зато тут нет тумана.
— Откуда ты знаешь? Может быть, мы уже на том свете.
Подошедший автобус сперва приняли за таинственное животное — цыгане не сразу догадались, что перед ними — автоматические средство передвижения. Шли автобусы совершенно пустыми — туда-сюда, туда-сюда, согласно некоему маршруту. Наконец, кто-то догадался забраться внутрь, и так началось перемещение по городу.
