Борис Пшеничный
АИДОВЫ ТЕНИ
1
Именитых гостей ждали через день, к тому времени готовили номера в крохотной институтской гостинице, спешно наводили порядок в лабораториях, вылизывали территорию городка, и на тебе - отбой. Позвонили из президиума академии: поездка отменяется. Вместо титулованной делегации прибудет рабочая группа во главе с некиим Стальгиным. И не в пятницу, как намечалось, а в среду, то есть уже сегодня.
Владимиров поворчал, слегка прошелся по адресу столичного начальства, у которого семь пятниц на неделе, и вызвал Попцова.
- Это по вашей части, Семен Петрович, - он протянул телефонограмму.
Директор давал понять, что заниматься каким-то Стальгиным не будет, не тот уровень, ну а заместителю деваться некуда: встречать и сопровождать гостей - его прямая обязанность.
- Но у нас, надеюсь, ничего не меняется? - спросил на всякий случай Попцов. Он имел в виду Событие.
- Да, конечно, - рассеяно ответил Владимиров.
Вернувшись к себе в кабинет, Семен уже внимательно перечитал сообщение. Искал объяснений. Не нравилось ему все это. Чутьем дошлого администратора улавливал: что-то тут не так. На событие настраивались давно, основательно. Собирался прилететь сам президент со своим ученым синклитом. Не исключалось, что будет кто-то из правительства, само собой - иностранные гости, журналисты. И вот всего лишь рабочая группа... Нет, не нравилось ему все это.
Странная фамилия. Не то от "ностальгии", не то от "стали", не то еще от какого слова. В памяти неясной тенью мелькнуло нечто огромное, мрачное и неотвратимое, как ночное цунами. Семен провел ладонью по лицу, сгоняя непрошеное видение. Смутные ассоциации усиливали ощущение и без того тревожного беспокойства.
Он выдвинул ящик стола, достал служебный справочник. Нашел: Стальгин Аркадий Филиппович, помощник ученого секретаря. О черт, как же он сразу не догадался!
- Михаил Матвеевич, - позвал он по селектору. - Это опять тот, носатый, с усиками. Помните?
Директор отозвался мгновенно:
- Зайдите!
Отдаленность и островное расположение института надежнее всех оград и запретов оберегали его от посторонних глаз. Жили здесь только свои, приезжие появлялись редко и лишь по делу, так что запомнить, кто и когда наведывался, не стоило труда. Попцов мог перечислить всех визитеров, побывавших при нем на острове, а это почти за три года, - и не его вина, что он запамятовал несуразную фамилию. Фамилию-то ему никто не называл.
Да и виделись они чуть ли не год назад. Носатый прибыл вместе со своим вальяжным патроном, академиком Острогиным. Вернее, прибыл Острогин, и за ним неотлучной тенью вязался молчаливый помощник, которого академик отечески-ласково, по-домашнему звал Аркашей. Вел он себя подчеркнуто сдержанно, старался не выделяться, в разговоры без необходимости не встревал, и, вероятно, никто не обратил бы на него внимания, если бы не нос. Трудно быть неприметным с таким носом - в пол-лица, он магнитом притягивал взгляды, а вместе с аккуратными квадратными усиками казался восклицательным знаком, словно предупреждал: будьте осторожны!
- Вы уверены, что это он? - спросил директор, едва Семен появился на пороге.
- Хотел бы ошибиться...
- Может, запросить Москву?
Семен неопределенно повел плечом: мол, вряд ли что это даст. Да и кого запрашивать, если под сообщением о приезде Стальгина стоит - вот она подпись президента. Теперь решать - так самим, рассчитывать - так только на себя.
- Встретим, а там посмотрим, - сказал он.
- Боюсь, будет поздно.
- Уже поздно.
- Ну хорошо, - согласился директор. - Но убедительно прошу: ни шагу от него.
- Так он ведь не один, с группой.
- Постарайтесь, голубчик. Вы же сами понимаете...
-Легко сказать "постарайся". Он и в прошлый раз старался, да проглядел. Когда всполошился, кинулся искать, носатый Аркаша уже пробрался в лабораторию и стоял у гермошкафа.
2
Академик Острогин прямого отношения к институту не имел. Конечно, как ученый секретарь (вот уж хитрая должность), он обязан быть в курсе дел, мог заполучить все поступающие с острова отчеты, и все же его ревностный интерес к работе островитян питали, видимо, не только служебные заботы. С какой бы стати ему вмешиваться, скажем, в партнерские связи института? Дошло до того, что без его визы не проходил ни один договор или даже протокольное решение. Это же - ой-ой - какая обуза! И тащил он ее на себе уже давно, с той поры, когда впервые получили генный субстант и пошла молва о возможности оживления, вернее, реставрации человеческого организма по его останкам.
Тогда это было больше, чем научная сенсация. Какой-то генетик-остряк, разжевывая бестолочи-журналисту суть открытия, представил дело так, что сейчас якобы не проблема возродить, к примеру, фараона - была бы мумия; еще проще сотворить почившую в прошлом веке прабабушку, если хоть что-то осталось от ее плоти. "Чью прабабушку?" - насторожился не в меру бдительный газетчик. "Любую, хоть вашу, - с безоглядной беспечностью пояснил собеседник, не уловив каверзы вопроса. - Можно прадедушку, кого угодно все равно". "Как это все равно?!" - всполошился корреспондент и без ссылки на источник забил на страницах своей газеты тревогу; ученые-де не могут распорядиться открытием, им нельзя доверять, нужен референдум, и пусть общественность назовет, кого именно воскрешать из мертвых. Заголовок статьи открывал альтернативный счет кандидатов: "Тутанхамон или прабабушка?". Взбудораженная публика отозвалась лавиной писем, прессу захлестнул поток откликов.
