Земля встала на дыбы, быстро вращаясь перед моими глазами. Кишлаки, бесцветная лента реки, желто-бурые пятнистые поля — все это закачалось, закружилось, понеслось куда-то, опрокидывая меня вниз головой.
Тяжелый транспортный «Ил» стремительно спускался вниз, а под крыльями плыла залитая солнцем чужая, неведомая мне земля.
Рядом со мной проснулся, заморгал красными глазами молодой прапорщик, поднял с пола упавшую фуражку и посмотрел в иллюминатор.
— Кабул, — сказал он, мощно зевая.
Чемоданы и сумки, выставленные в ряд посреди салона, одновременно закачались туда-сюда, как гребцы в лодке, и рухнули набок. Я машинально потянулся за своим чемоданом, но как раз в ту минуту самолет накренился еще сильнее. Я едва устоял на ногах. Сидящий напротив пожилой майор успел вовремя схватить меня за руку.
— Елки-моталки… Не ушиблись? А то, знаете, как тут можно?..
Он вытащил помятый платок, стал вытирать лоб, шею. Руки его дрожали.
Гул двигателей стал стихать, вибрация прекратилась, и казалось, самолет недвижимо повис над землей. Я посмотрел в иллюминатор. Мимо нас проносились серые ангары, автомобили, голубые фанерные домики, вертолеты с обвислыми, будто вымокшими под дождем лопастями.
Я выходил из самолета предпоследним, щурясь от нестерпимо яркого света и ощущая на лице раскаленный поток воздуха, хлынувший в промерзший за время полета салон. В сравнении с моим, чемодан майора был раза в три тяжелее, и я, волоча его к выходу, представлял, как несколько дней назад заботливая майорова жена укладывала в него шерстяные носки, теплое нательное белье, домашние тапочки, пижаму и прочие мелочи, без которых в возрасте моего попутчика уже трудно обойтись.
Нас встречали. По обе стороны от трапа стояли люди в выгоревшей полевой форме. Они без всякого любопытства смотрели, как мы спускаемся, лишь огромная овчарка на поводке проявляла эмоции, дергалась, подскакивала, поскуливала, срываясь на негромкий лай.
Когда салон самолета опустел, один из встречающих, видимо, комендант, объявил в мегафон:
— Отпускникам строиться слева от меня, заменщикам — справа!
Майор толкнул меня в спину и потянул за рукав. Мы стали рядом во второй шеренге.
— А куда тебе, браток, дальше-то ехать? — спросил меня майор.
Я пожал плечами, ответив, что знаю лишь номер полевой почты.
— А по должности кто?
— Командир роты.
— Ясно. Воевать, значит, будешь? А я редактор газеты…
Комендант шел вдоль строя, проверяя предписания. Поравнявшись со мной, он долго изучал мои документы, потом поднял глаза, внимательно рассматривая меня. Наконец сказал:
— Вы, если хотите, можете сейчас представиться своему комбату. Петровский у командира дивизии, там у них неприятность, разбираются… Если вещей немного, идите по этой дороге, и слева, за поворотом, найдете часть. Автобус не скоро подойдет.
Группа прибывших постепенно расходилась. Часть их увез оранжевый автобус со странной табличкой «Смоленск» на стекле, другие строем направились на пересыльный пункт. Скоро я остался один у пустого самолета.
Вот так началась моя служба в Афганистане.
Разведбат действительно был недалеко. Минут через сорок я уже сидел на чемодане около штаба в тени масксети и раздумывал, ждать мне майора Петровского или же, как мне советовали, идти «забивать» койку в местном общежитии, потому как под вечер мест там может не быть.
Через час майор объявился. Он был почти на полголовы выше меня. Широкоплечий и немного сутулый, он быстро шел по коридору, заложив руки за спину. За ним, едва поспевая, семенил смуглый прапорщик, что-то негромко объяснял, размахивая руками. Не обратив на меня внимания, майор крепко толкнул плечом дверь кабинета.
— Детский сад! — прогремел он, шумно сел за стол, закурил, расплющив зубами фильтр сигареты. — Достаточно было взять в рейс любого сержанта! Максимов, это же так просто!
— Все сержанты были на сопровождении, — осторожно возразил прапорщик, но майор не стал его слушать.
— Довольно! Хватит рассказывать мне сказки! — Он откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и уже тише добавил: — Зла на вас не хватает…
Прапорщик, не рискуя снова вызвать гнев майора, молчал, покусывая кончики реденьких рыжих усов. Петровский, глядя сквозь меня, угрюмо произнес:
— Три дня нет выстрелов, и уже готовы в одних трусах по горам ползать… О-ох, тошно!
Он швырнул окурок в пустую консервную банку и стал массировать ладонями свою багровую крепкую шею.
Прапорщик тенью приблизился к майору и положил на стол чьи-то документы.
— Что это?
— Колчанский, Волков и Саетгораев, — одними губами ответил прапорщик.
— Вот, — мрачно сказал майор, близко-близко разглядывая фотографию на одном из военных билетов. — Вот к чему приводит наша доверчивость… Начинка для гроба!..
Прапорщик, опустив голову, молчал. Петровский сложил документы на краю стола и наконец обратил на меня внимание.
— А это кто у нас такой?
Я представился.
— Ясно, — ответил Петровский и с тоской посмотрел на мои запыленные ботинки. — Тоже хочешь стать героем? Станешь…
Минуты две он стоял ко мне спиной, о чем-то думал, глядя в грязное окошко.
Потом повернулся, стал ходить туда-сюда, массируя шею.
![Крепкий орешек II. Шесть дней Кондора [сборник]](/storage/book-covers/8c/8c5930280aa7ec8fccf281cccb9a8482874dacc5.jpg)
