Заместитель директора банка Йенссон открыл дверь роскошного лифта и нежно подтолкнул вперед грациозное создание, пахнущее пудрой и мехами. Опустившись на мягкое сиденье, они тесно прижались друг к другу, и лифт пошел вниз. Маленькая женщина потянулась к Йенссону полуоткрытыми губами, источавшими запах вина, и они поцеловались. Они только что поужинали на открытой террасе отеля, под звездами, и собирались теперь развлечься.
— Как чудесно было наверху, любимый! — прошептала она. — Так поэтично сидеть там с тобой — будто мы парим высоко-высоко, среди звезд. Только там начинаешь понимать, что такое любовь. Ты ведь любишь меня, правда?
Заместитель директора банка ответил поцелуем, еще более долгим, чем первый. Лифт опускался.
— Как хорошо, что ты пришла, моя маленькая, — сказал он. — Я уже места себе не находил.
— Да, но если бы ты знал, какой он несносный! Едва я начала приводить себя в порядок, он сразу же спросил, куда я иду. «Туда, куда считаю нужным», — ответила я. Ведь как-никак я не арестантка! Тогда он сел, и вытаращился на меня, и таращился все время, пока я одевалась — надевала мое новое бежевое платье; как по-твоему, оно мне идет? И вообще, какое больше мне к лицу? Может, все-таки розовое?
— Тебе все к лицу, любимая, — восторженно ответил заместитель директора банка, — но такой ослепительной, как сегодня, я еще не видел тебя никогда.
Благодарно улыбнувшись ему, она расстегнула шубку, и губы их слились в долгом поцелуе. Лифт опускался.
— Потом, когда я была уже совсем готова и собралась уходить, он схватил меня за руку и стиснул ее так, что до сих пор больно, и хоть бы слово сказал! Такой грубый, ты себе представить не можешь! «Ну, до свидания», — говорю я ему. Он, разумеется, на это ни слова. Такой упрямый, что просто сил нет.
— Бедная моя малютка, — сказал заместитель директора банка Йенссон.
— Будто я не имею права немного развлечься! Но знаешь, таких серьезных, как он, нет, наверно, больше на свете. Не умеет он смотреть на вещи просто и естественно, для него все вопрос жизни и смерти.
— Бедная крошка, сколько тебе пришлось вынести!
— О, я страдала ужасно, ужасно. Таких страданий не испытал никто. Только встретив тебя, узнала я, что такое любовь.
— Дорогая! — сказал Йенссон, обнимая ее. Лифт опускался.
— Какое блаженство, — заговорила она, опомнившись после его объятий, — сидеть с тобой там, наверху, и смотреть на звезды, и мечтать; о, я никогда этого не забуду. Ведь Арвид такой невозможный, всегда серьезный, в нем нет ни капли поэзии, для него она просто недоступна.
— Могу представить себе, любимая, как это ужасно.
— Правда ужасно? Нет, — улыбнулась она, протягивая ему руку, — к чему сидеть и говорить о таких вещах? Сейчас мы выйдем и хорошенько повеселимся. Ты ведь любишь меня?
— Еще как! — воскликнул заместитель директора банка и впился в нее долгим поцелуем — так, что у нее перехватило дыхание. Лифт опускался. Йенссон склонился над ней и осыпал ее ласками; она зарделась. — Мы будем любить друг друга сегодня ночью как никогда прежде, да?.. — прошептал он. Она притянула его к себе и закрыла глаза. Лифт опускался.
Он опускался и опускался.
Наконец Йенссон встал, лицо его раскраснелось.
— Но что же такое с лифтом? — удивился он. — Почему он не останавливается? По-моему, мы сидим и болтаем здесь невероятно долго, разве не так?
— Да, милый, пожалуй, ты прав. Ведь время летит так быстро.
— Мы сидим здесь уже бог знает сколько! В чем дело?
Он посмотрел сквозь решетку двери. Кромешная тьма — и ничего больше. А лифт между тем все опускался и опускался с хорошей, ровной скоростью, все глубже и глубже вниз.
— Бог мой, в чем же дело? Мы будто падаем в бездонную яму, и это длится уже целую вечность!
Они пытались разглядеть что-нибудь в этой бездне. Кромешная тьма. Они погружались в нее все глубже и глубже.
— Спускаемся в преисподнюю, — сказал Йенссон.
— Мне страшно, любимый, — прохныкала женщина, повисая на его руке. — Прошу тебя, потяни скорее аварийный тормоз!
Йенссон потянул изо всех сил. Не помогло: лифт по-прежнему спешил вниз, в бесконечность.
— Ужас какой-то! — закричала она. — Что нам делать?!
— А какого черта тут сделаешь? — отозвался Йенссон. — Это похоже на бред.
Маленькую женщину охватило отчаяние, она разрыдалась.
— Перестань, дорогая, не плачь, надо отнестись к этому разумно. Все равно тут ничего не поделаешь. Так, а теперь присядем… Ну вот, посидим спокойно, рядышком, и посмотрим, что будет дальше. Должен же он когда-нибудь остановиться, хотя бы перед самим сатаной!
Так они сидели и ждали.
— И подумать только, — сказала женщина, — чтобы такое случилось с нами именно тогда, когда мы собрались развлечься!
— Да, черт знает до чего глупо, — согласился Йенссон.
— Ты ведь любишь меня, правда?
— Дорогая малютка! — И Йенссон крепко прижал ее к груди. Лифт опускался.
И наконец стал. Яркий свет вокруг слепил глаза. Они были в аду. Черт предупредительно открыл решетчатую дверь лифта и, отвесив глубокий поклон, сказал:
— Добрый вечер!
Одет он был с шиком, только сзади фрак топорщился, будто на ржавом гвозде: очень уж выпирал на волосатом загривке черта верхний позвонок. Испытывая головокружение, Йенссон и женщина кое-как выбрались наружу.
