Жарко. А когда жарко, работать трудно. В особенности человеку, который только что вернулся с Черноморского побережья. Он там привык то и дело купаться или ходить в прохладной пижаме из шелкового полотна. Он отвык от галстука, от подтяжек, запонок и пояса, от всей этой кожано-металлической и текстильной мужской сбруи. А самое главное, он отвык от всяких официальных, деловых вопросов, от того, чтоб их как-то разрешать… Возникали, конечно, и там вопросы, но все больше приятные, легко разрешимые: не выпить ли после купанья кружечку пива? Не прокатиться ли на байдарке? Не поучиться ли бальным танцам в кружке для пожилых начинающих?
А теперь?
Теперь и галстук, и пояс, который пришлось распустить на четыре дырки, и звонки из министерства, и вопросы, вопросы без конца…
– Анатолий Борисыч, к вам пришли со второго завода, относительно…
– Скажите, что я готовлюсь к докладу и сейчас уезжаю.
– Они третий раз приходят.
– А я, Софиванна, третий час собираюсь уехать и никак не могу.
Дверь закрывается. Анатолий Борисыч сердится. Приходится распустить пояс на пятую дырку. А сердиться вредно… В санатории им читали лекцию: «При гневе и возбуждении в крови появляется адреналин. Адреналин – вещество, вырабатываемое органами внутренней секреции, надпочечниками. На селезенку адреналин тоже влияет».
Как он влияет на селезенку – худо или хорошо, – Анатолий Борисыч уже не помнит, но во всяком случае здоровье надо беречь. В особенности, когда температура окружающего воздуха +29 по Цельсию.
Он вызывает машину, надевает шляпу. Проходя мимо секретаря, коротко бросает:
– Я в министерство.
Но в министерстве ему, собственно говоря, делать нечего. Он говорит шоферу:
– Ваня, я, кажется, поеду домой, на дачу. Опять у меня что-то внутренняя секреция пошаливает.
– Это бывает, – бодро соглашается Ваня. – Только горючего не хватит, Анатолий Борисыч. Придется подзаправиться.
– Не надо. Довезешь до вокзала, я поездом, – говорит Анатолий Борисыч и сердито думает: «Все в эту жару излодырничались».
На вокзальной площади душно, как в прачечной. То и дело поливают горячий асфальт, по нему, как утюги, скользят машины, он высыхает и опять делается мягким и горячим.
«Надо было отпуск брать теперь, в июне, а не в мае» – думает Анатолий Борисыч, – а еще правильней было бы давать людям отдых с июня по август. Не всем, конечно, а тем, у кого чрезмерная нагрузка».
Он выходит на перрон и вдруг видит хвост отходящего поезда.
– Экая досада! А следующий когда? Девушка-железнодорожница смотрит на часы и с отменной четкостью отвечает:
– Через двадцать три минуты.
– Вот вам! Вместо того чтобы летом, когда столько дачников, работать с максимальной нагрузкой, с удесятеренной энергией, у них – через двадцать три минуты!
Он соображает: что ж ему теперь делать? Пойти в магазин, купить консервов и сыру…
– Какие он претензии выражал? – спросил у девушки проходивший мимо начальник вокзала.
– Работать нас учит с максимальной энергией! – обиженно говорит девушка.
– А! Ну-ну, – усмехается начальник, – это хорошо, что учит. Значит… сам умеет.
А магазин, оказывается, закрыт на обед…
– Ведь это что делается! – сердится Анатолий Борисыч. – Какие могут быть обеды в летнее время? Работать надо, обслуживать потребителя, а не обедать.
Консервы и сыр он покупает в вокзальном буфете и в дверях сталкивается с девушкой-железнодорожницей.
– Ваш поезд на четвертой платформе.
Не поблагодарив, – какие еще благодарности в +29 по Цельсию! – он рысцой, согнув коленки, мчится к поезду, чтобы занять, пока не поздно, место у окна.
Поезд отправляется минута в минуту, и вот наконец Анатолий Борисыч у себя на даче, под соснами, на травке. Он набирает полные легкие воздуха, раздувает ноздри и с удовольствием произносит:
– Озон! Чистейший озончик. Вот что полезно для человека…
– А Вера Петровна где? – спрашивает он про жену у домработницы Груши.
– Где! На работе, конечно, – недовольно отзывается Груша. Она терпеть не может, когда хозяин приезжает раньше времени.
– Дай-ка мне молока.
– Молоко у меня только к обеду, к ягодам, – строго говорит Груша. – Нынче молочница всего-навсего один литр принесла, корова от жары убавила.
– Черт-те что! Коровы, понимаете, и те разболтались!
Он разулся, разделся, надел полосатую пижаму и улегся в гамак. Сквозь кусты, за изгородью, ему видно картофельное поле. Девушки в пестрых косынках окучивают картошку и поют: «Ах, Са-ма-ра го-ро-док…»
Анатолий Борисыч любит, когда поют… Но внезапно песня обрывается. Подъехал грузовик и забрал девушек.
– Отработались, – завистливо говорит Анатолий Борисыч. – Потяпали какой-нибудь час – и готово!
На ветку цветущего шиповника опустилась серая птичка и бусиной-глазиком покосилась на Анатолия Борисыча.
– Хоть бы птички запели, – вслух думает он и сладко зажмуривается.
И… то ли ему это показалось? – серая птичка погрозила ему черным птичьим пальцем с острым ноготком.
«На-кася! Кто это тебе станет петь в такую жару! Мы птенцам червяков таскаем».
Анатолий Борисыч протирает глаза.
– Груша, это ты мне что-то сказала?
– Ничего я не говорила! Что это мне с вами разговаривать. Я за луком иду.
С реки вернулась дочка, загорелая, с мокрой косой. Она – студентка-медичка.
